Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

Теперь, возможно, начнется какая-то другая жизнь. Наверное, не голодная. А мать почему-то надеялась, что после войны распустят колхозы. Говорила: да разве мужики придут из армии, и согласятся работать за так, за «палочки». Она имела в виду неоплачиваемые «трудодни».

Живу в Выксе, учусь в техникуме

В мае 1945 года я сдал экзамены за 6 класс и начал просить мать, которая собиралась в Выксу, где после раскулачивания деда работал мой отец, взять меня с собой. Очень хотелось посмотреть город, Оку — настоящую, большую реку, пароход, на котором предстояло плыть. Уговорил, и вот завтра мы с ней идём в Починки. Это ближайшая, в тридцати верстах, пристань на Оке. Еще днем попросил у бабки Любы небольшой мешок, положил в него кое-какие вещички, вложил в углы по картофелине, обмотал их концами бечевки, середину которой петлей накинул и затянул в верхней части. Получился вещевой мешок с лямками — «сидор» как его называли в годы войны. Бросай за спину и в путь. Наутро встали с восходом солнца — путь к реке неблизкий. К пароходу надо было прийти к середине дня.

Иван с сестрой Полиной, Выкса, 1947 г.

Как только солнце поднялось и стало тепло, ботинки снял и пошел босым. Километров через 10—15 ноги стали уставать, плечи начали болеть от бечевок, несколько раз садились отдыхать. Вот уж видна река, скоро пристань, но вдруг над землей поплыл басистый звук пароходного гудка. Опоздали, следующий пароход через сутки. Мама была немного расстроена, а мне все внове: и ночевка на пристани, и якоря с толстыми канатами, и широкая-преширокая — на целый километр река, и проплывающие мимо в темноте с огнями баржи, нагруженные в Касимове гравием.

Наутро я искупался в Оке, мы позавтракали — съели по куриному яйцу с хлебом, по огурцу зелёному, запили всё это кипяченой водой из стоявшего в углу бачка. Часа в три дня к пристани, хрипло гудя, подвалил большой колесный, двухпалубный пароход «Максим Горький». У нас места были общие — на корме в трюме, но я практически до позднего вечера ходил по всему пароходу, всё рассматривал. Особенно меня поразила паровая машина с большими шатунами и до блеска начищенными деталями и топка, в которую кочегар бросал уголь. Машина натружено гудела. Очень хотелось подняться на верхнюю палубу, но там всё было начищено, блестело, и гуляли хорошо одетые люди. Туда с билетом третьего класса входить не разрешалось.

В середине ночи пароход пришвартовался к пристани в Досчатом, мы часа два-три подремали в вагоне узкоколейки рабочего поезда и вот я еду на поезде. Первый раз в жизни.

Выкса в то время представляла собой большую небедную деревню. Дома преимущественно деревянные, асфальта практически не было. Несколько десятков домов были кирпичные, большие — двух и трехэтажные. В городе было два или три госпиталя, и вокруг всегда было много находящихся на излечении раненных солдат. Одетые в белое исподнее бельё, они гуляли, сидели или лежали на траве в соседней сосновой посадке.

Очень огорчило, что жить пришлось в землянке, а не в городской квартире, как я мечтал. Дело в том, что отец задумал поставить дом перед самой войной, но не успел. На участке стоял посеревший сруб, простоявший там всю войну. А чтобы не слоняться по съёмным углам и комнатам, отец в склоне пригорка соорудил довольно просторную землянку площадью 8—10 квадратных метров со срубом внутри. В ней он сложил печь, поставил железную кровать, маленькую кухоньку, стол, вдоль стены широкую скамью, провел электричество. Он в землянке прожил всю войну, и я там зиму зимовал, когда начал учиться в техникуме. Но меня такое жилье смущало, мне было неловко перед знакомыми ребятами. На следующий год летом мы сняли комнату в большом частном доме на соседней улице.

Через две недели я вернулся в свое Гридино уже немного другим. Я увидел пароход, раздольную Оку, гремящий по рельсам паровоз, большие кирпичные дома, завод, рабочих, которые плавят металл, «городских» мальчишек. Я увидел иную жизнь, в которую мне предстояло внедряться.

Весной 1946 года, сдав восемь экзаменов, я закончил Гридинскую неполную среднюю школу-семилетку и получил аттестат. Оценки в нём были всякие, в том числе и несколько троек. Продолжать ли учёбу в школе или идти в техникум — так вопрос передо мной не стоял. Моя задача — скорее начать работать и не быть иждивенцем. Иной вариант в доме не обсуждался. Начал собирать документы для поступления в Выксунский металлургический техникум. Сходил за 12 километров в Пителино в милицию — получил свидетельство о рождении, попутно сфотографировался. С фотографии, которая сохранилась, смотрит тощенький, робкий мальчик. Сейчас внуки Серёжа и Саня, глядя на сохранившуюся фотографию, говорят, что мальчик на фотографии на пятнадцать лет «не тянет». Экзамены сдавал как-то неуверенно, сказывался комплекс деревенского жителя. Среди предметов, которые предстояло сдавать, была и Сталинская Конституция СССР.

Поступил и в сентябре начал учиться. Попал на отделение паросиловых установок, в группу 1 ПСУ. Кроме двух групп ПСУ были две группы прокатчиков металла и одна мартеновцев. Мне положили стипендию, кажется 220 рублей. Для сравнения зарплата отца, рабочего горячего цеха в заводе, составляла примерно 1.200 рублей. Получил я также продовольственные и промтоварные карточки.

Техникум размещался в двух корпусах бывшего Выксунского женского монастыря Иверской Божьей матери. Рядом в развалинах стояла громада Троицкого собора. Большевики пытались взорвать монастырское здание, но смогли только обрушить купол. Наверное, закончилась взрывчатка. Полуразрушенный огромный купол лежал внутри храма.

Учеба шла нормально, но я видел, что уровень моей грамотности был низким по сравнению со знаниями выксунских ребят. Во всем чувствовалась послевоенная скудность. Студенты ходили бедно одетые, кто в чём. Я одну зиму ходил в солдатских галифе, купленных отцом на базаре.

В стране действовала карточная система распределения всего — и съестного и так называемых промтоваров. Хлеба рабочим полагалось по 500 грамм на день, какое-то количество масла сливочного или растительного. Видимо, полагалось и мясо, но я помню только тушёнку. Когда садились обедать, сестра Полина каждому из нас — себе, отцу и мне, мамы за столом я почему-то не помню — к тарелке клала два кусочка хлеба. Стоило больших усилий не съесть их до того момента, когда будет налит суп. А ведь второй кусочек надо было сохранить ко второму блюду…

Иногда я ходил в завод получать по карточкам причитающийся отцу хлеб. Идти до дома минут сорок и не дотронуться до хлеба не хватало сил. Помню, как однажды я принес домой только корку — весь мякиш понемногу незаметно для себя съел. Отец ругал не сильно, но на обед я хлеба не получил. Сливочное масло на карточки часто давали прогорклое, но деваться было некуда — ели.