Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

Мария Владимировна меня успокоила и даже похвалила. Но на душе у меня было скверно.

На следующее утро урок начался со строгого приказа учительницы: «Встаньте те, кто собирался бить Люду Гаврилову!» И почти все девочки встали, а я продолжала сидеть. Мария Владимировна говорила им что-то назидательное, я не слышала ее слов. Я понимала, что подружиться с местными девочками мне долго не удастся. И не ошиблась. Так и случилось, они объявили мне бойкот. На своей собственной шкуре я поняла значение этого иностранного слова.

Но время идет, и все проходит. Прошел и мой бойкот. Учеба и общие пионерские дела нас сдружили. А еще больше нас объединяла общая беда военного времени, когда приходилось делиться всем: учебниками, бумагой, карандашами, чернильницами.

Местные девочки стали на долгие годы моими хорошими подругами. Но я не забыла свой проступок, и даже сегодня, вспоминая, ощущаю себя как доносчицу, поступок как маленький донос, и на душе у меня нехорошо от того, что ничего другого я не сумела придумать. А, наверное, можно было.

Все для фронта, все для победы!

В дни войны этот лозунг можно было встретить повсюду: в кинотеатрах, в заводском клубе, продуктовых магазинах, на улице.

Невольно я задавала себе вопрос: а мы, школьники, что можем сделать для фронта? Однажды мы спросили нашу учительницу Марию Владимировну, и она сказала: «Ваш вклад в победу — хорошая учеба, старайтесь учиться на отлично». Мы пытались, но не очень хорошо это у нас получалось.

Сейчас я хочу рассказать не об учебе, а о том, что мы, дети, делали для фронта и победы.

Посылки бойцам

Фанерные ящички посылок на 2—3 килограмма мы наполняли с любовью. У кого были бабушки, умеющие вязать, те приносили шерстяные носки или варежки, остальные шили кисеты для табака и махорки. Помню свои кисеты. Мама застрачивала на машинке сшитый мною мешочек, на котором я вышивала стебельчатым швом дымящуюся трубку и мое пожелание: «Сядь, товарищ, закури!» Кисет, туго набитый табаком из папиного пайка, завязывался тесьмой или веревочкой.

К посылке прилагались письма личные и коллективные — от всего класса. В письмах мы просили фронтовиков бить фашистов и приближать победу. Мы рассказывали о наших школьных делах, о стенгазетах и «Боевых листках», в которых мы критиковали лентяев и драчунов. Письма содержали наши рисунки, раскрашенные моими цветными карандашами. У меня, единственной из эвакуированных, были цветные карандаши: мама придавала большое значение рисованию и цветные карандаши мы взяли с собой.

Концерт в госпитале

Заходит в класс пионервожатая и говорит командным голосом:

— Завтра даем концерт в госпитале. Готовьтесь!

А у нас программа давно готова: прежде всего национальные танцы — русский, гопак, лявониха, лезгинка и, конечно, матросский танец. Участников было мало, и каждый танцор, том числе и я, исполняли все танцы. Кроме танцев обязательным номером был хор, то есть любое число поющих, более трех. Пели все артисты без исключения, сменяя друг друга. Ни один концерт не обходился без декламации. Читали стихи о войне, о природе, о временах года. Я любила участвовать в концертах, а декламацию любила больше всего.

Но посещение госпиталя вызывало во мне определенное напряжение. Я как будто съёживалась, боясь впустить в себя атмосферу госпиталя.

Первое, что я ощущала, входя в госпиталь, — неприятный, тяжелый запах гноя, запекшейся крови, карболки и еще чего-то медицинского, чему я не знала названия.

Госпитали обычно располагались в школьных зданиях. Концерт проходил в широком светлом коридоре, в котором рядами стояли стулья, табуретки, низенькие скамеечки.

Ходячие раненые с перевязанными головами, руками и ногами в гипсе, с костылями и палками с грохотом рассаживались по местам. Рядом стояли или сидели одна-две медсестры или нянечки.

Раненые аплодировали нам от всего сердца. Некоторые номера вызывали овацию, например, когда трехлетняя дочь нашей учительницы без объявления номера забралась на стул и рассказала детский стишок.

Но бывало и так, что кто-то из раненых вставал и уходил во время концерта. Я думала: может быть, у него сильно разболелась рана, а, может быть, у него погибли дети, или он не знал, где они, живы ли они, и ему было больно смотреть на других детей. Это я уже тогда понимала, и не чувствовала обиды за то, что он не досмотрел до конца наш концерт.

Мое пионерское лето

Челябинский тракторный завод (ЧТЗ), в который влились эвакуированный Кировский завод из Ленинграда и 75-ый завод из Харькова, шефствовал над двумя школами района — мужской и женской. Завод был нашим зимним и летним Дедом Морозом. Во время учебного года нас бесплатно подкармливали в школе. На перемене в класс вносили поднос с маленькими булочками и горкой сахарного песка. Каждому полагалась одна чайная ложка сахара, насыпанная на разрезанную булочку. Иногда на булку накладывалось немножко мандаринового варения. А летом у нас был пионерский лагерь.

Родители получали бесплатные путевки от завода, но десять или четырнадцать дней надо было проработать в совхозе.

Совхоз находился недалеко от города Миас Челябинской области. Через дряхлый штакетник располагалась биостанция знаменитого «Зубра» — выдающегося биолога Н. В. Тимофеева-Ресовского. На расстоянии вытянутой руки мы видели «тётенек и дяденек» (так мы называли этих самоотверженных ученых), и нам никто не рассказал, с кем мы были рядом. Вот так иногда в жизни проходишь мимо, мимо, мимо…

Вернемся к жизни в совхозе. Жили мы в сарае, скорее всего это был сеновал без потолка. Высокая бревенчатая стена разделяла его на две части. За стеной жили мальчишки из какой-то школы, которые вечерами пели хулиганские песни. Было очень неприятно.

Спали мы на нарах, на которых лежали набитые соломой матрасы, а днем мы собирали черную смородину.

Агроном сказал нам: «Ешьте, сколько захотите, только не объедайтесь». Ягоды! В войну! Он рассказал нам, что в конце срока подсчитают собранное нами, и мы получим соответствующий заработок.

Я работала медленно, старательно, чисто. В моей корзинке лежала только спелая ягода и ни одного листика или веточки не было в ней. Домой я привезла в качестве заработка два килограмма черной смородины. А одна девочка, рослая, крепкая, заработала двенадцать килограммов.

Папа, мама и младшая сестренка были рады вкусной ягоде и моему первому заработку.

Работали мы, наверное, часа четыре, только до обеда, но все время ярко светило солнце, было жарко, и мне хотелось спрятаться в тень. Но тени не было, зато кормили нас вкусно и сытно.

А потом был пионерский лагерь. Он находился недалеко от города на берегу большого соленого озера Смолино. В березовой роще были живописно разбросаны небольшие, непохожие друг на друга деревянные дачи, в каждой из которых размещался один пионерский отряд.