Зарина Асфари - Быть гением [Истории об искусстве, жизни, смерти, любви, сексе, деньгах и безумии]

Текст, который вы только что прочли, я писала в разгар войны в Сирии. Свою похожую на творческий псевдоним фамилию, Асфари, я унаследовала от дедушки-сирийца. В первый день боевых действий в ныне полуразрушенном Алеппо при первом же взрыве погиб мальчик. Мой дальний родственник, с которым мне не довелось познакомиться. Остальные родные — дядюшки и тётушки, кузены и кузины — пережили и этот день, и все последующие дни и годы войны. Текст этот глубоко личный и прочувствованный, как и все прочие тексты в этой книге. Вместе с Гойей я хочу вполне серьёзно сказать о том, что у Бога на Его детей есть планы получше, чем стать пушечным мясом [34] Серию офортов «Бедствия войны» Гойя создал в 1810–1820 годах, и это одна из самых чудовищно реалистичных и доходчиво предостерегающих работ на тему войны. . А весь свой юмор мы с Гойей оставляем для социально-политической арены. Потому что без улыбки на этой арене совсем тоскливо. Гойя вот умел смеяться — иногда весело и искренне, а иногда горько или даже зло — и бодро перевалил за девятый десяток. Последние четыре года он провёл во французской эмиграции. В почтенные 88 лет он прибыл в Бордо налегке, ни слова не зная по-французски, поставил на уши всех своих молодых просвещённых друзей, нарисовал старичка-боровичка с лучащимися морщинками глаз и недвусмысленной подписью «я всё ещё учусь», а на закате жизни освоил живопись по слоновой кости и предвосхитил импрессионизм… Великий, великий!

Вы, наверное, уже поняли, что Гойя — придворный диссидент. Он умело маневрировал, сохраняя звание первого придворного художника — и оставаясь верным себе. Если, зная некоторые вводные, расшифровать его «Портрет семьи Карла IV», можно подумать, что он не только диссидент, но ещё и провидец. (Лично я считаю, что, когда мы говорим о великих художниках, в этом нет ничего сверхъестественного, это совершенно особая порода людей, которые видят и чувствуют тоньше и острее прочих.)

Итак, что важно знать, прежде чем подступаться к этой картине? Всего две вещи: во-первых, кто все эти люди, во-вторых, как в европейской живописи читается повествование. А читается оно как книга, слева направо — именно по этой траектории происходит движение из прошлого в будущее. И здесь в глаза бросается надвигающаяся слева неумолимая и тревожная тень, которая вот-вот накроет всех этих малопривлекательных людей, разодетых в золотую парчу. Угроза исходит от наследников престола. Молодой человек в голубом костюме, уверенно, как отец, выступающий вперёд, — это Фердинанд VII. Сначала он станет марионеточным королём Наполеона, а после изгнания французов из Испании — вполне полноценным деспотом и врагом любой свежей мысли. За Фердинанда «паровозиком» держится совсем ещё юный дон Карлос Старший. Уже на этой картине он как бы даёт понять, что дождётся смерти брата и предъявит свои права на испанский престол. Он развяжет первую карлистскую войну в попытке отвоевать корону у собственной племянницы.

Франсиско Гойя. «Портрет семьи Карла IV». 1800 год.

Холст, масло. Музей Прадо, Мадрид, Испания

Теперь обратимся к правящим монархам. Хотя увешанный орденами, как новогодняя ёлка, Карл IV выставил ножку вперёд, он тут не главный. Бесспорный центр композиции — его супруга. В её руках сконцентрировано намного больше власти, на что Гойя прозрачно намекает, будто выхватывая её лучом прожектора. Думаю, Мария-Луиза оценила проницательность художника. А вот менее броскую, но более интересную деталь она, возможно, не заметила: драгоценную стрелу, которая венчает её причёску, ей подарил фаворит Мануэль Годой. Гойя украсил инфанту Марию Изабеллу точно такой же стрелой. Так он намекает внимательному зрителю: «А вы уверены, что эта девочка действительно дочь короля?»

Метро Мадрида по сравнению с роскошным московским — скучное. Однотипные серо-жёлтые станции. Тут не встретишь экскурсионных групп, задирающих головы вверх, чтобы рассмотреть мозаики и фрески. Но есть исключение — станция «Гойя», украшенная репродукциями картин художника и выдержками из его биографии. Когда-то, когда город был заметно меньше, здесь находился пригород, а на месте станции метро стоял тот самый «Дом глухого». Как упоминалось выше, там и правда когда-то жил некий глухой господин. Поддерживая традицию, в 1819 году дом купил давно и безнадёжно глухой Гойя. Художнику было 72 года, он жил в своём новом доме отшельником, и чем он там занимался, стало известно лишь спустя полвека. А занимался он, разумеется, живописью. Но какой!

Франсиско Гойя. «Сатурн, пожирающий своего сына». С 1820 по 1823 год.

Мураль, перенесённая на холст. Смешанная техника. Музей Прадо, Мадрид, Испания

Прямо на стенах он написал страшные, мрачные, ни на что не похожие картины, которые за настроение и колорит прозвали «чёрными». Сын Гойи вспоминал: «Отец, работая для себя, писал всё, что ему заблагорассудится, и при этом использовал не кисть, а нож, однако же на определённом расстоянии живопись эта производила удивительное впечатление». Глядя на «Чёрные картины», легко веришь и Хавьеру Гойе, и французскому литератору Теофилю Готье, которые писали о том, что дон Франсиско работал не кистями, но губками, щётками и тряпичными лоскутами [35] Теофиль Готье. «Путешествие по Испании». . Художник XIX столетия, Гойя не помещается в него и пишет так, как будут писать век спустя.

Главенствует на стенах «Дома глухого» обезумевший старик, который пожирает собственное дитя. Гойя изобразил Кроноса пугающе реалистично и одновременно экспрессивно — а ведь термин «экспрессионизм» появится лишь в 1910 году. Французский поэт Шарль Бодлер восхищался этой способностью Гойи «создать достоверных и осязаемых чудовищ. <���…> Все эти судороги, звероподобные лица, дьявольские гримасы проникнуты человеческим».

Мы знаем, что Кронос пожирал своих детей в страхе быть ими свергнутым. Такими Гойя видел не желающих сдавать позиции Бурбонов. Мы знаем также, что Кроносу это не помогло: спасённый матерью Зевс развязал с отцом войну и освободил братьев и сестёр. Не уверена, что Гойя верил в возможность подобной революции в Испании: его Кронос не глотает своих детей живьём, а разрывает их в клочья.

Как бы то ни было, Гойя не намеревался жить в окружении чудовищных провидческих образов. Он уехал в Бордо, и уехал не один! С собой он взял Леокадию, которая числилась в «Доме глухого» экономкой, хотя это была простая формальность для отвода глаз. У Гойи давно был с ней роман. Настолько давно, что за эти годы Леокадия Вейс успела выйти замуж, развестись по обвинению в неверности, в подтверждение обвинений родить дочь Росарио… Гойя учил девочку живописи и относился к ней как к родной дочери. Вероятно, она и была ею. Хотя так ли это важно?