Александр Александров - Известный аноним [Последняя дуэль А. С. Пушкина]

Надо сказать, что это письмо никто прежде не комментировал в первой его части. Так вот в этих строках речь идет о человечке — машинке, к которому Вигель, вероятно, испытывал определенные чувства, скрывать которые от Пушкина он не считал нужным, а даже и афишировал их, потому что Пушкин совершенно спокойно относился к его гомосексуальном наклонностям. Как сказали бы сейчас, был вполне политкорректен. К тому же Вигель и сам хотел обратиться к Пушкину, по поводу работы для своего любимого человечка, о чем говорит во первых строках. Он подчеркивает, что человечек во всех отношениях надежен, и сам Вигель не ищет для него известности, а того его талант поставил выше самолюбия. Ясно, что Пушкин искал человечка надежного, которому можно доверить переписку каких — то рукописей, при соблюдении тайны. Вигель ручается в этом. Во второй части Вигель иносказательно пишет о философическом письме Чаадаева, которое морально его сломило. Из морального кризиса директор департамента иностранных исповеданий, действительный статский советник Ф. Ф. Вигель скоро выбрался и 21‑го октября написал на Чаадаева донос петербургскому и новгородскому митрополиту Серафиму. В третьей части своего письма, он сообщает о том, что договорился с министром внутренних дел Блудовым, своим непосредственным начальником, о встрече того с Пушкиным.

Когда — то и Блудов, и Вигель, и младший их товарищ Пушкин были членами литературного общества «Арзамас», соответственно под прозвищами: Кассандра, Ивиков Журавль и Сверчок. Об этом вспоминает Вигель, договариваясь с Блудовым о встрече.

Ясно, что Пушкин обратился просьбой к Вигелю, по крайней мере, за день до этого, в правилах хорошего тона было отвечать на письма в тот же день или на следующий. Переписка Пушкина нам демонстрирует это. Что же произошло до 18–20 октября 1836 года?

Приехав на квартиру к Идалии Полетике по ее просьбе, Натали Пушкина нашла там императора. Император часто пользовал конспиративные квартиры для встреч с дамами. Вероятно, по просьбе своего любовника Ланского, Идалия уступила квартиру императору. Наталья была взволнована состоявшимся разговором, не нам судить, что там произошло. Скорее всего, галантный император отступил перед растерянной женщиной, он вовсе не был монстром, как пытались его характеризовать, но актером был и отступление его было обставлено по всем правилам актерского искусства, как жест великого благородства.

Итак, во времена первого замужества Наталья Николаевна возможно избежала падения с императором, но в расстроенных чувствах, она примчалась к Вяземским, где не нашла ничего лучшего, как объяснить свое состояние тем, что была на тайном свидании с Дантесом, где поручик ломал руки и обещал застрелиться, если она немедленно не отдастся ему. Застрелиться? В чужом доме? По другой версии он якобы стоял на коленях, умолял ее бросить мужа и бежать. Она еще что — то врала, лепетала, произносила имя Дантеса, в ужасе боясь случайно произнести другое имя. Княгиня Вера вспоминала об этом через много лет, когда версия окружения Пушкина уже отлилась в нужную форму: Пушкин, Натали, Дантес. Вся эта история отдает такой фальшивой мелодрамой, что не хочется ее обсуждать, все аргументы против уже привел Н. Я. Петраков в своей книге. Муж увидел ее смятенное состояние, которая она так и не смогла подавить; былого развратника не так легко было обмануть, как княгиню Веру. Он взбесился, узнав от жены правду (каким способом он ее вытянул, мы не знаем), и, поняв, что далее терпеть нет мочи, собрался запустить уже продуманный и подготовленный маховик с анонимными письмами. Но, вероятно, медлил. На что — то надеялся.

Пушкину нужен был предлог, весь год он кидался на кого ни попадя, пока мертвой хваткой не вцепился в наглого и развязного кавалергарда с его омерзительным «папашей». Мы не знаем, что говорил Дантес, добиваясь благосклонности Натали, возможно, он ее и шантажировал. А уж если и шантажировал, так это связью с царем, о которой намекает ему папаша в своем письме, о чем мы знаем по ответному письму самого Дантеса. «Ты был не менее суров к ней, написав, будто до меня, она хотела принести свою честь в жертву другому». [56] ПСС. XIII. С. 43. . Будучи уже в Петербурге, с мая месяца 1836 г., барон Геккерн уже вполне открыто мог говорить об этом Дантесу, и сам Дантес мог, в конце концов, применить этот аргумент в своем давлении на Натали. 16 октября у Дантеса состоялся серьезный разговор с Натали, вероятно, после которого, по его словам, ему пришлось собрать все свое мужество и вполне сносно сыграть свою роль. Письмо Геккерну он пишет 17‑го. «Но потом силы оставили меня и такая охватила слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, расплакался, как дурак». [57] «Черная речка». С. 135. . Далее, вырабатывая план действий в письме к «отцу» он открыто пишет: «Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что (далее несколько слов неразборчиво). [58] «Черная речка». С. 157. . Комментаторы выбирают только два варианта: или Дантес повторяет угрозы застрелиться или угрозы все рассказать мужу. Мне же представляется третий вариант: здесь кроется намерение открыть всем, или мужу, что она любовница царя. «И внушить ей, что ее связь с государем может быть предана огласке»: возможно ли такое прочтение зачеркнутого? А почему бы и нет? Поэтому и надо было так размазать еще не просохшие чернила, чтобы его мысль никогда не поддалась прочтению. Вырвалось, но тут же понял, что подобное никак нельзя доверять бумаге. Дантес мог знать о свидании Натали с царем от Идалии Полетики, которая не удержалась и доверила тайну своему бывшему любовнику. Впоследствии, что тайна не соблюдена, стало понятно и самому монарху, гнев вылился на Идалию косвенно: ее муж был переведен в одесский гарнизон и Идалия всю оставшуюся провела в провинции. Было за что ей ненавидеть лютой ненавистью покойного поэта, ненавистью, которую пытались объяснить его нелестными строчками стихов о ней или тем, что в карете он потрогал ее за коленку. Право, женщину ее пошиба это не оскорбит.

Итак, Дантес или его «отец» Геккерн, заметьте устно, стали шантажировать Натали свиданием с царем, но Пушкин уже знал об этом свидании, и жене было просто поделиться своей тревогой с мужем. Вот только тут он и взбесился окончательно, только тут объект его ненависти окончательно определился, и поворота вспять для него не было.

Современный человек может сомневаться, как Пушкин, такой благородный, мог так низко поступить, указывать на то, что подметные письма написаны голландским послом. Но указывал он на это только в черновых, разорванных и не посланных письмах. В письме Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г. он прямо указывает на иностранца, дипломата, как составителя писем, но это письмо он тоже не послал. А в роковом письме, которое привело к дуэли, об этом нет ни слова. Не смог возвести клевету. В письме есть только слова о трусости и пошлости Дантеса и о том, что он «плут и подлец». В этом он клеветы не усматривал. Хотя Пушкин довольно часто в своей жизни руководствовался совсем не христианскими принципами. Когда он узнал, что Толстой — Американец распространяет о нем грязные сплетни, то писал Вяземскому 1 сентября 1822 года: