Александр Александров - Известный аноним [Последняя дуэль А. С. Пушкина]

Царь говорит о дуэли, слухи о которой дошли до него. Пушкин успокаивает, что дуэли не будет. Царь берет с него слово, что он сообщит ему лично, если дуэль все — таки станет неминуемой. Царь объясняет Пушкину, что любит его жену как добрую и искреннюю женщину, что даже предупреждал ее, что красота дает повод к комеражам (сплетням) в обществе, и что ей надо опасаться этих слухов, сколько для нее самой, сколько и для счастия своего мужа. «О да, я знаю, ваше величество, она передала мне ваш разговор. Я благодарю вас за отеческое внимание». «Разве ты мог ожидать от меня чего — нибудь другого?» «Не только мог, но и, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моей женою…»

Так с государем никто не смел разговаривать. И говорят они об одном, а подразумевают совсем другое. М. А. Корф рассказывал, что подобный разговор ему передавал сам государь через много лет и как происходивший где — то на балу за три дня до дуэли. Надо полагать, что и сам Николай чувствовал потребность как — то оправдаться, чтобы его слова были переданы потомству, ведь барон Корф был его летописцем. А граф Бенкендорф, и Пушкин, участники беседы, были давно в могиле.

Дантес женился на сестре Натальи, Екатерине, которая была старше его на четыре года, увернулся. Слухи поползли снова. Теперь уже о том, что Дантес принес себя в жертву. Но, думается, и с царем связывали Наталью.

Сразу после Нового года граф А. Х. Бенкендорф посылает Наталье Николаевне записку, которой извещает, что государь, желая сделать приятное ей и ее мужу, посылает тысячу рублей для свадебного подарка Е. Н. Гончаровой. Екатерина была фрейлиной. Обыкновенно неимущим фрейлинам двора давалась так называемое фрейлинское приданое, сумма которого была от 10 000 рублей и значительно выше. Катрин Гончарова, вероятно, неимущей не считалась. Царь сделал подарок из своих денег, и Пушкин мог принять и это за оскорбление, поскольку деньги были посланы его жене через Бенкендорфа. [71] Бенкендорф, кроме того, что был шефом жандармов и главой III-го отделения, был также и близким доверенным лицом Николая Павловича. Бытовала даже такая шутка, что царю можно жаловаться на любого, даже на самого царя, но упаси Бог пожаловаться на Бенкендорфа. . Логичней это было сделать через министра императорского двора и уделов и управляющего Кабинетом Е. И.В., коим был в то время князь П. М. Волконский. Царь решил вопрос интимно, передал неофициально через графа Бенкендорфа, который имел сношения с женой поэта и ранее. Именно эта интимность и должна была взбесить Пушкина, но говорить об этом он, естественно, не мог, чтобы не заслужить обвинений в черной неблагодарности.

Свет смеется, Дантес издевается, отпускает пошлые каламбуры его жене. Геккерны, как старший, так и младший, в его глазах персонифицируются со злом. Друзья отворачиваются от Пушкина. «Дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных», — пишет Софи Карамзина за три дня до дуэли. Несмотря на траур по матери, который по — прежнему носит поэт, он посещает с женой все балы. 6 декабря, на Николу Зимнего, в день тезоименитства императора, «жена умного поэта и убранством затмевала всех других». (А. И. Тургенев). Он привязан, он прикован, он огончарован теперь уже навсегда. Натали танцует, она легка и воздушна. Он погряз в гостиных, душа его мельчает в салонах, кажется, что выхода из душного Петербурга нет, но выход есть всегда. Пушкин понимает, что ничего не остается, как идти до конца, его уже не остановить. Почитая мщение одной из первых христианских добродетелей, в бессилии своего бешенства, он пишет свое роковое письмо голландскому послу.

«При госпоже Валуевой, в салоне его матери (кн. В. Ф. Вяземской) он сказал моей жене следующее:

— Берегитесь, вы знаете, что я зол, и что я кончаю всегда, что приношу несчастье, когда хочу».

Так рассказывал барон Ж. Геккерн — Дантес на следствии полковнику А. И. Бреверну. [72] В. В. Вересаев. Пушкин в жизни. В двух томах. М., 1836. Т. 2. С. 358. . Отчего ему не поверить?

Последними строками Пушкина, скажем попросту, его завещанием, было письмо к графу Толю от 26 января 1836 года, написанное сразу после известного оскорбительного письма к барону Гекерну. В день дуэли, утром 27‑го, он послал только письмо к д´Аршиаку по поводу предстоящей дуэли и любезную записку к писательнице Александре Осиповне Ишимовой, сожалея о невозможности посетить ее этим вечером. Пушкин прекрасно понимал, что письмо графу Толю может оказаться последним в его жизни и ухватился за случай высказать, что было у него на душе.

Известно, что к письмам своим Пушкин относился как художественным произведениям. Понимая, что может высказаться только косвенно, он все — таки написал о том, что думает. Он понимал, что последнее его письмо, когда разнесется весь о дуэли, непременно сохранится для потомков. Так оно и случилось.

«Милостивый государь,

граф Карл Федорович!

Письмо, коего Ваше сиятельство изволили меня удостоить, останется для меня драгоценным памятником Вашего благорасположения, а внимание коим почтили первый мой исторический опят вполне вознаграждает меня за равнодушие публики и критиков.

Не менее того порадовало меня мнение Вашего сиятельства о Михельсоне, слишком у нас забытом. Его заслуги были затемнены клеветою; нельзя без негодования видеть, что должен он был претерпеть от зависти или неспособности своих сверстников и начальников. Жалею, что не удалось мне поместить в моей книге несколько строк пера Вашего для полного оправдания заслуженного воина. Как не сильно предубеждение невежества, как ни жадно приемлется клевета; но одно слово, сказанное таким человеком, каков Вы, навсегда их уничтожает. Гений с одного взгляда открывает истину, а истина сильнее царя, говорит Священное писание». [73] ПСС. XVI. С. 223–224. .

Клевета, предубеждение невежества, зависть и неспособность сверстников и начальства, непонимание друзей, и откровенное одиночество на миру, всё это мучило Пушкина в последние месяцы его жизни. Что он мог противопоставить всему этому кошмару, в котором пребывал; только истину, которая (он верил) сильнее царя. Всегда читая эти строки, которые часто приводятся в исследованиях, я ощущал, что в них скрыто что — то очень важное для Пушкина. Петраков правильно заметил, что эти слова касались взаимоотношений царя и поэта, но, как оказалось, они впрямую касались еще и женщины, и Бога. Как выяснилось, пушкинские комментаторы — атеисты в научном комментируемом издании «Пушкин. Письма последних лет» 1969 года, опростоволосились и расписались в своем бессилии: «источника цитаты обнаружить не удалось». В «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина», изданной уже в 1999 г., цитируется это письмо с редакторской пометкой в скобках «мнимая цитата».