Александр Александров - Известный аноним [Последняя дуэль А. С. Пушкина]

Вернемся, однако, к письму. До царя, думается, анонимное письмо все же дошло еще в ноябре, Михаил Виельгорский передал его в руки Бенкендорфа, именно этот экземпляр с печатью и двойным конвертом сохранился. Вероятно, это произошло перед самой встречей царя с Пушкиным, 23 ноября, о которой мы скажем позже.

Однако вмешательства Жуковского избежать не удалось. Наталья Николаевна, узнав, что муж вызвал Дантеса, может быть, догадавшись по визиту барона Геккерна к Пушкину, а может быть, старик Геккерн и лично посвятил ее, столкнувшись в доме, посылает срочно за своим братом Иваном в Царское Село. Оценив ситуацию, поручик Гончаров возвращается в Царское и оповещает Жуковского. Все идет не по плану Пушкина.

На следующий день Пушкин пишет письмо министру финансов Канкрину, в котором просит забрать за долги, в общем — то, не принадлежащее ему имение, но главное в письме не это, а просьба не сообщать об этом императору.

«Убедительнейше прошу ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости…». [66] ПСС., XVI. С. 182. .

Если ты начинаешь борьбу против кого — либо, ты, как порядочный человек, сначала должен очиститься от долгов своему врагу.

Жуковский, ведя переговоры о будущей дуэли, сообщает Пушкину, что он все неправильно понял и Дантес просит руки Екатерины Гончаровой, сестры Натальи Николаевны. Пушкин приходит в ярость от низости посланника и его сына.

Император Николай Павлович, вероятно, еще не ведающий о дуэльной истории (она держится в секрете), продолжает свои атаки на Натали. 15 ноября должен был состояться первый бал в Аничковом дворце, который ознаменовал собою открытие сезона.

Наталья Николаевна получает приглашение в Аничков дворец одна, без мужа, что, само собой, привело, Пушкина в бешенство. Натали была в растерянности, что ей делать. Ей не хотелось огорчать мужа и ехать, но не ехать она тоже не могла. Она обратилась к Жуковскому — тот немедленно ответил:

«Разве Пушкин не читал письма моего? Я, кажется, ясно написал ему о нынешнем бале, почему он не зван и почему вам непременно надобно поехать. Императрица сама сказала мне, что не звала мужа вашего оттого, что он сам ей объявил, что носит траур и отпускает всюду жену одну; она прибавила, что начнет приглашать его, коль скоро он снимет траур. Вам надобно быть непременно. Почему вам Пушкин не сказал об этом, не знаю; может быть, он не удостоил прочитать письмо мое?» [67] Цит. по: С. Л. Абрамович. Предыстория… С. 110. .

Пушкин, разумеется, не мог не прочитать, записку, посланную ему Жуковским, поскольку Жуковский в это время вел переговоры по дуэли. Безусловно, прочитал и решил скрыть мнение Жуковского о непременном присутствии Натали на бале, так ему не хотелось, чтобы жена ехала во дворец. Он расценивал приглашение его жены без него, как тяжкое намеренное оскорбление. Императрица, разумеется, знала, что Пушкин посещает балы, видела его 5 сентября на храмовом празднике Кавалергардского полка, шефом которого была. Видел его там и царь. Да и в камер — фурьерском журнале отмечено его присутствие. Но ему снова указали на место, взяв формальный предлог.

16‑го ноября, после бала в Аничковом дворце, где Натали была одна, Пушкин говорит Соллогубу в гостях у Карамзиных: «Ступайте завтра к д´Аршиаку. Условьтесь с ним насчет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше». Он просит вести переговоры о дуэли, хотя срок отсрочки, которую он дал Геккернам еще не кончился. После обмена разными условиями, Пушкин формально забирает свой вызов, а Дантес с Геккерном объявляют о помолвке на бале у Салтыковых.

С 17‑го по 21 ноября Пушкин пишет письмо барону Геккерну, которое потом разорвет, но все основные мысли оставит для письма январского, послужившего причиной вызова Дантесом Пушкина:

«Барон!

Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном». [68] ПСС. XVI. С. 221–222. Перевод с французского языка: С. 407. .

Петраков правильно замечает, что случай как нельзя был кстати и был на руку по большому счету только одному человеку, Пушкину. Хочу добавить к этому еще некоторые соображения. Кто посмел бы написать письма, в которых были намеки на личную жизнь монарха? Подданные, эти титулованные холопы? Да никогда в жизни. Они молчали и потом. Это были не времена Александра I, когда гусары могли показывать голые жопы царскому дворцу. Это не времена, когда Пушкин мог писать эпиграммы на царя и поплатиться за это только развлекательными путешествиями по югу России за государственный счет. Самое легкое, что могло ждать шутника при Николае, это разжалование в солдаты и ссылка на Кавказ. Лермонтов за стихотворение «На смерть поэта» получил эту ссылку и фактическое разжалование, потому что был переведен из гвардии в действующую армию под пули чеченцев тем же чином. [69] При обыкновенном переводе из гвардии в армию офицер имел преимущество в один чин. Лермонтов был корнет и переведен прапорщиком, т. е. с сохранением чина. . А ведь царя он не трогал, только знать. Кауфман, сын генерала, офицер, за расстегнутый воротник, на пять лет был разжалован в солдаты. [70] А. Дюма. Путевые впечатления. В России. Соч. в трех томах. Т. 2. С. 151. . Может быть, иностранцы могли себе позволить такую вольность? Могли, но, только уехав из России, что они и делали, подобно маркизу де Кюстину, Александру Дюма и многим другим. А кто же мог в России решиться на такую выходку? Как мы знаем, равным царю считал себя только один человек — Пушкин. «Только царь да я в сапогах!» — приговаривал он. Только он мог осмелиться. При этом интрига была так лихо закручена, что понять ее механизм было практически невозможно, о чем и говорит дальнейшее бытование разнообразным версий.

21 ноября Пушкин не послал письма ни Геккерну, ни Бенкендорфу, он только прочитал графу Соллогубу письмо к Геккерну, отчего молодой граф пришел в ужас. Как — то привыкли считать, что Жуковский организовал встречу Пушкина с царем, что не подтверждено ничем. Нам кажется, что к этому времени и экземпляр подметного письма, и слухи о дуэли, и объявление помолвки Дантеса и Екатерины, сестры Натали, были известны монарху. Он решил встретиться с Пушкиным и успокоить его сам, но чтобы разговор не вышел за рамки приличий, он провел эту встречу в присутствии графа Бенкендорфа.