Александр Александров - Известный аноним [Последняя дуэль А. С. Пушкина]

На самом деле цитата не мнимая, источник ее мною найден. Их даже два. И мы не знаем, каким из них пользовался Пушкин. Сам он ссылается на Священное писание, ибо имя государственного преступника В. К. Кюхельбекера, от которого и пришла к Пушкину эта мысль, было под запретом.

Поэт В. К. Кюхельбекер, лицейский друг Пушкина, Кюхельбекер, десять лет проведший в одиночных камерах крепостей Шлиссельбурга, Динабурга, Свеаборга, с 1836 года находился в Сибири на поселении. По возможности он переписывался с Пушкиным, который иногда получал письма с оказией, в чем ему даже приходилось оправдываться перед III-им отделением и лично перед А. Х. Бенкендорфом. Поэму «Зоровавель», скорее всего в составе «Русского Декамерона 1831 года», Пушкин получил в 1832 году, о чем свидетельствует запись в дневнике самого Кюхельбекера: «21 июля. «Зоровавель» мой в руках Пушкина». [74] В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С.161. . Однако Пушкин решает издать эту поэму только теперь, укрывшись под именем издателя И. Иванова. Четыре года маленькая книжица, размером в 82 странички, лежала у него, за это время, на полтора года раньше, с разрешения III-го отделения, он издал также анонимно поэму друга «Ижорский».

Пушкин только что закончил первую часть «Капитанской дочки», и около 27‑го сентября 1836 года он обращается к цензору П. А. Корсакову со следующий письмом:

«Милостивый государь,

Пётр Александрович,

Некогда, при первых моих шагах на поприще литературы, Вы подали мне дружескую руку. Ныне осмеливаюсь прибегнуть снова к Вашему снисходительному покровительству.

Вы один у нас умели сочетать щекотливую должность ценсора с чувством литератора (лучших, не нынешних времен). Знаю как Вы обременены занятиями: мне совестно Вас утруждать; но к Вам одному можем мы прибегнуть с полной доверенностию, и с искренним уважением к Вашему окончательному решению. Пеняйте ж сами на себя.

Осмелюсь препроводить на разрешение к Вам тайну моего имени.

С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть

Милостивый государь

Вашим покорнейшим слугою

А. Пушкин». [75] ПСС. XVI. С. 161–162. .

Петр Александрович Корсаков был человек замечательный, писатель, переводчик, он знал хорошо восемь европейских языков, в молодости служил при миссии в Голландии, изучил голландский язык и литературу, уже после смерти Пушкина в 1838 году выпустил «Очерки голландской литературы». Литераторы цензора П. А. Корсакова любили. Поэт Н. В. Кукольник писал о нем «Ни один из лучших писателей наших не имел ничтожного случая пожаловаться на его несправедливость». Даже скандальный Ф. В. Булгарин, вечно ссорившийся с цензорами, писал цензору Никитенко в 1844 году: «После смерти П. А. Корсакова — вы остались один человек в цензуре». [76] Цит по кн.: Цит. по кн.: А. С. Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837. С. 325. . В 1817 году он издавал «Северный наблюдатель», где напечатал стихотворения лицеиста Пушкина. Пушкин учился в Лицее с его братом Николенькой Корсаковым, умершим в двадцатом году в Италии и похороненным во Флоренции. О нем строки Пушкина в знаменитом стихотворении «19 октября», написанном в 1825 году в Михайловском, которые, безусловно, знал старший брат:

На следующий день П. А. Корсаков отвечал Пушкину:

«Милостивый государь

Александр Сергеевич!

Приятно мне было видеть из лестного письма вашего, что вы не забыли старинного и всегдашнего почитателя вашей музы. Печатая ваши первые стихи в журнале моем, я гордился мыслию, что гениальный поэт, долженствовавший прославить имя свое и русскую словесность, избрал меня и журнал мой орудием обобщения своего с отечественными читателями. Не одна дружба ваша к покойному брату Николаю, — сознание гениальности вашей — заставляла меня радоваться вашим успехам. После этого, можете посудить, с каким удовольствием получил я вверенное цензуре моей ваше новое произведение! С каким наслаждением я прочел его! Или нет; не прочел, — проглотил его! Нетерпеливо жду последующих глав… Теперь вот в чем дело: вы желаете сохранить аноним, я не изменю вашей тайне; но мне нужно чье — нибудь имя для записания его comme votre homme de paille (в качестве подставного лица — фр.) в регистры комитетские; или лучше сказать, — нужно лицо представителя манускрипта. Потрудитесь же сказать мне его имя; а оно должно быть невымышленное: ибо цезура, допуская псевдонимы и анонимы авторов, должна непременно знать, кем именно сочинение неизвестного представляется цензору. Это одна просьба; а вот другая. Мне хотелось бы увидеться лично с вами и перемолвить несколько слов — о паре слов вашего прелестного романа, который я без малейшего затруднения хоть сей час готов подписать и дозволить к печатанию. Назначьте же час и место свидания: у меня или у вас? Хотя времени у меня весьма мало; но вы — должны быть исключением из общего правила.

Благоволите почтить ответом вашим нелестного почитателя и всегда вам

милостивый государь

готового на услуги

П. Корсаков.

28 сентября 1836.» [77] ПСС. XVI. С. 162–163. .

Как видите, Пушкин обратился по адресу, но дело было не в «Капитанской дочке», которую он закончил только 19 октября 1836 года, о чем свидетельствует поставленная им дата.

Пушкин издал «Капитанскую дочку» в № 4 своего журнала «Современник», отдельное издание ему было не нужно до появления повести в своем

издании. Так для чего же он обратился к Корсакову так рано. Дело было не в «Капитанской дочке», надо было восстановить дружеские отношения с Корсаковым, самым доброжелательным цензором того времени, обаять его, наконец, встретиться, о чем попросил сам цензор и уже в конфиденциальной беседе договориться об издании «Русского Декамерона». В качестве поставного лица, нужного для издания, как мы знаем из письма Корсакова, он пригласил двадцатичетырехлетнего Сергея Николаевича Дирина, переводчика, помощника редактора «Журнала мануфактур и торговли», дальнего родственника В. К. Кюхельбекера, который получал в III-м отделении письма Кюхельбекера к родным и показывал их Пушкину, поскольку в каждом из них упоминалось его имя. И. И. Панаев пишет, что «Дирин был в восхищении от приемов Пушкина, от его приветливости и внимательности». «Через несколько лет после смерти Дирина, — вспоминает Панаев, — я как — то завел речь об нем и об его отношениях к Пушкину с П. А. Плетневым.