Джейн Биркин - Дневник обезьянки (1957-1982)

Отель в Киото в очередной раз поразил нас своим современным видом. Черепашки переселились в новый контейнер, вызвав приступ смеха у двух наших горничных. Рано утром следующего дня мы отправились осматривать храмы. После двух восточных tea gardens [119] Чайный сад ( англ .). Серж взмолился о пощаде: он страшно устал, у него опухли ноги и болело все тело. В каждом tea house [120] Чайный домик ( англ .). требовалось разуваться, и – фу! – в нос сразу шибало вонью потных ног. Мы чуть со смеху не померли. К чайной церемонии здесь относятся очень серьезно – никаких вам crumpets [121] Пышки ( англ .). , никакого молока или сахара, а главное – никакого веселья. Время чаепития посвящено медитации. Затем мы отправились в город, где проходило нечто вроде карнавала. Здесь было огромное количество детей, и один малыш спал прямо на сиденье мотоцикла! Маленьких девочек – лет восьми, не старше – накрасили в восточной манере. Я выронила свой «поляроид» и чуть не расплакалась – две пленки пропали, ни одного снимка не сохранится! Сержу надоело позировать. Две минуты спустя я уже ругалась как сапожник, потому что эта дрянь не желала вылезать из аппарата. После ярмарки нам хотелось отдохнуть, но нас повезли в очередной tea house. Нам подали шесть блюд, и только тут выяснилось, что произошло недоразумение: официантка решила, что ужин заказан на четверых, – и это не считая чая!

Назад в отель; полчаса на переодевание и – в кинотеатр. Чайный сервиз, икебана, танцы и кукольное представление – в общем, ты можешь себе представить. Мы с Сержем удостоились роли дегустаторов разных сортов чая. Серж съел мои печенья с предсказаниями, и все засмеялись. Мы пригласили на ужин двух наших постоянных сопровождающих. Ели говядину Кобе, очень вкусную. Но мы с Сержем уже пробовали лучшее мясо, которое готовят в Токио: его жарят у вас на глазах на большой раскаленной жаровне, а затем накрывают. Это невероятно вкусно.

Следующий день был последним, и мы отказались от посещения храмов, а вместо этого обошли три крупных универмага. Я купила детскую коляску. Своих черепашек я подарила парню, который нас сопровождал, сунув их в гигиенический пакет для рвоты. В любом случае во Франции их бы у меня конфисковали, а так я была счастлива, что наконец-то от них избавилась. Мы в последнюю минуту впрыгнули в поезд «Токио-экспресс» – самый скоростной в мире; внутри был даже телефон. Во время одной из стоянок нас встречали на перроне приветственными плакатами представители компании Nippon Herald Films. Мне подарили искусственный жемчуг, а Сержу – булавку для галстука. Потом мы сели в самолет, и той же ночью уже летели над полюсом.

На следующее утро мы сели в Анкоридже, где я купила плюшевого белого мишку и открытку made in California! Еще там продавали шляпы из тюленьей кожи и ужасных эскимосских кукол. Само собой разумеется, их я покупать не стала. Я сфотографировала Сержа на самолетном трапе. Снимок вышел размытым – гору не видно, не говоря уже о полярных медведях.

В Париж мы прилетели в 8 часов следующего утра. Серж без конца фотографировал Северный полюс и пил, одновременно демонстрируя стюардессам и стюардам фотоальбом с памятными снимками, который нам презентовали наши японские друзья.

После ужина мы вместе с Ги де Ротшильдом пошли на премьеру фильма «Смерть в Венеции». Я сидела рядом с Ги, а Серж – рядом с Мари-Элен. Сержу фильм понравился. Наша с Ротшильдами реакция была более сдержанной: фильм очень красивый, но не такой тонкий, как книга; в романе герой – в первую очередь эстет, а в картине слишком много страстных вздохов и стонов…

7 июня

Наконец-то Кейт поправилась после бронхита. Сейчас ей не сидится на месте, она лазает повсюду – ни минуты покоя.

В прошлую субботу случилось ужасное событие. Мы с Сержем решили в выходные спокойно отдохнуть в Туке. Но в пятницу вечером позвонила явно встревоженная Линда и сказала, что заболел папа. Все в шоке: у него обнаружили опухоль, и не исключено, что злокачественную. Линда была в отчаянии. Папа запретил ей звонить мне, чтобы меня не волновать, но бедная Линда была совсем одна: Эндрю работал, а мама уехала в Кембридж на репетиции своей пьесы. Я очень испугалась и позвонила в Лондон доктору Робертсу, но его помощница сказала, что он не может подойти к телефону. Я объяснила ей, кто я такая и почему так волнуюсь за папу; если она сможет связаться с доктором Робертсом, пусть попросит его перезвонить мне из деревни за мой счет. Доктор Робертс перезвонил через два часа, которые мне показались вечностью. Он сказал, что не видит причин для срочной операции и запланировал ее на среду, что никакой опасности нет и тревожиться не о чем. Я хотела немедленно лететь в Лондон, но он сказал: «Ни в коем случае не делайте этого! Вы только заставите его напрасно волноваться!» Я согласилась, но добавила, что мне просто хочется быть рядом с ним, чтобы его поддержать. Ночью я почти не спала и решила лететь в Лондон в субботу утром. Серж повел себя наилучшим образом и отменил наш уик-энд в Туке. В 4:30 мы вылетели и в 6:15 были уже в Чейн-Гарденс.

Линда предупредила, что папа не такой, как всегда, потому что находится под действием сильных обезболивающих. Она хотела меня подготовить, но это ей не удалось. Папа встретил меня ласково, но в его голосе звучало такое отчаяние, что я едва сдержала слезы. Он сказал, что мечтает увидеть малыша и надеется, что он родится на этой неделе, иначе он его уже не увидит, как и отец Сержа. Мы обнялись, и мне пришлось спрятать лицо, уткнувшись ему в пижаму, чтобы он не заметил, что я плачу. Я больно ущипнула себя, стараясь остановить слезы. В ту субботу, чем сильнее действовали обезболивающие, тем печальней становился папа. Он вдруг принялся благодарить меня за всякие пустяки, которые я для него делала, хотя их и сравнить невозможно с тем, что он сделал для меня. Он сказал, что, когда я выходила замуж, ему было плохо – физически плохо, и именно это послужило толчком к появлению язвы и развитию болезни. Вот так, сами того не замечая, мы способны ранить своего отца. Я об этом понятия не имела, но так вышло, что я причинила боль единственному на свете человеку, ради которого перевернула бы землю и небо, лишь бы избавить его от страданий. Он сказал, что очень любит Сержа, и попросил принести его фотографию, чтобы поставить себе на тумбочку. Еще он добавил, что мне с ним повезло и что со стороны Сержа было очень любезно прийти его навестить. Я счастлива, что он любит его так же, как я, и видит в нем то же, что вижу я. В 16 часов Сержу пришлось уйти, и я проводила его в аэропорт. Ужасно, что я не смогла остаться с ним до последней минуты. Он оказал нам огромную поддержку и повел себя как истинный джентльмен, например, подарил папе свои часы – очень красивые, с рисунком на деревянном корпусе. На удачу.