Аркадий Застырец - Кое-что получше

— Господи! Как жена-то обрадуется!

Вечер, проведенный у Саши, я не забуду никогда в жизни. Он и его супруга оказались на редкость хлебосольными хозяевами, а когда кончилась водка, Саша куда-то сбегал и, несмотря на довольно поздний час, тут же принес еще бутылку. Но дело, конечно, не в том. Для меня он был живой легендой тучи. Он разоткровенничался — и легенда оказалась чистою правдой. Из собственных Сашиных уст я услышал в тот вечер именно то, что прежде говорили о нем другие:

— Не надо со мной меняться, никогда не надо…

Со всего околотка (а может, и со всего «Химмаша») стекались в Сашины умелые руки отходы дискоманской карусели — расколотые и расплавленные, изборожденные царапинами и протертые одеколоном пластинки, плоды шумных вечеринок и неудачных обменов. Саша мастерил конверты, перебивал «пятаки», исправлял погнутости, на несколько недель заряжая пластинку под пресс книжного шкафа, отмывал запах одеколона, указывающий всякому опытному дискоману на неуничтожимое шипение, клеил, мастерил, замазывал, изготовлял надписи типа «Made in England» на супрафоновских и юготоновских продуктах и, наконец, терпеливо бродил по туче в поисках профанов. Короче, он превращал все эти осколки прежней роскоши в настоящий капитал, и за это околоток платит ему щедрой признательностью: самые дорогие, самые свежие пластинки, привозимые с тучи друзьями, тоже стекались к нему для прослушивания и записи на магнитофон.

Стоит ли добавлять, что тот вечер в гостях у Саши был полон замечательной музыки? Стоит ли объяснять, почему я ничуть не удивился, когда гордый хозяин распахнул передо мной заветный шкафчик, хранивший полную коллекцию пластинок «Битлз»? Мы были фaнaтикaми одной генерации, меломанами одного вкуса и без труда нашли общий язык. Я был просто счастлив и совершенно расслабился, столь стремительно перелетев от угрожающей мне опасности к окружающему меня гостеприимству…

Поздно вечером приветливые хозяева проводили меня до остановки, снабдили сигаретами на дорожку и усадили в один из последних троллейбусов. Я прислонился к приятно холодящему висок стеклу и задремал (за пределами изящной словесности следовало бы прямо сказать — «отрубился»), держа на коленях все тот же пакет с «King Crimson» и К°. Тотчас мое подсознание, воспаленное водочными парами, перенесло меня на картофельное поле и пыльные дороги красноуфимских проселков…

— Эй, друг, вставай, приехали! — раздался над моим ухом довольно резкий, но не злобный окрик. Я пробудился, машинально подхватил пакет с пластинками и кинулся вслед за растолкавшим меня человеком к кабине. Безошибочным чутьем я распознал в нем водителя, но разновидности транспортного средства, в котором находился, не определил. Водитель даже нисколько не удивился моей горячей просьбе — довезти до деревни Чувашково. Он подогнал машину к самым воротам троллейбусного парка, остановился и открыл переднюю дверь:

— Извини, друг, дальше ехать не могу.

Зрелище троллейбусных дуг сильно поколебало мою вздорную уверенность в том, что я нахожусь в Красноуфимске. Поэтому я кинулся к одинокому прохожему, как к дельфийскому оракулу, и возопил:

— Мужик, какой это город!?

Потрясенный оракул растерянно пробормотал:

— Ну, Свердловск…

Свердловск! Какое счастье! Дуракам и пьяницам везет — через несколько минут я раскинулся на переднем сиденье частного автомобиля, владелец которого согласился подбросить меня до дому за пару сигарет, и показывал ему свои (то есть, конечно, чужие) пластинки, взахлеб повествуя о своих страшных шувакишских приключениях.

— Да, не та теперь туча стала, не та… — заметил он, грустно улыбаясь, и утопил клавишу магнитофона.

— Рок-н-ролл? — оживился я при первых звуках.

— Рок-н-ролл, — кивнул владелец.

— Литтл Ричард? — состроил я знатока.

— Чак Берри, — разочаровал он меня.

Не набравшись смелости, чтобы попросить довезти меня до подъезда, я выскочил из притормозившего автомобиля за сотню метров от дома и хлопнул дверцей, пожелав счастливого пути. Вместе с несмолкающим рок-н-роллом он набрал скорость и скрылся за поворотом.

Семидесятые годы кончались в ту ночь как-то особенно явно, грустно и весело. В общем, бесшабашно — как и все в этом стиле.

Калужский — известная личность. Его знали все рок-фаны Екатеринбурга. Его знали в Москве, Санкт-Петербурге, Иркутске. С ним знакомы в США, Великобритании, Ирландии, Финляндии, Швейцарии. Говорят, что с ним не сработался Слава Бутусов (бессменный лидер одной советской поп-группы с постоянно меняющимся составом, неожиданно добившейся кратковременного успеха в конце 80-х годов) — неправда, это Калужский не сработался с ним.

Самое удивительное, что при всем при том Калужский вовсе не музыкант. Поет и играет на гитаре он крайне редко, на публику — еще реже (хотя лично мне ужасно нравились в его исполнении «Стихи о советском паспорте» популярного в 30-е годы поэта, положенные на чрезвычайно игривую мелодию). Несмотря на столь вопиющее качество (которым, кстати, отличаюсь и я), а может именно благодаря ему, Калужский был чем-то вроде главного администратора Свердловского рок-клуба в тяжкие годы его становления. Боюсь показаться нескромным, но еще больше кокетливым, тем более, что факты — упрямая вещь: Калужского на столь ответственную должность выдвинул я.

Я знаю Калужского давно и знал бы еще дольше, если бы не разница в возрасте — один год. В школе такая разница казалась огромной, и хотя мы были шапочно знакомы, я, в основном, наблюдал за ним издалека.

В годы ученичества Калужский был резвым и саркастическим юношей. Его излюбленным занятием было — ставить «саечки» младшим товарищам, которых Калужский подлавливал при входе в храм наук. Правда, сегодня он этого факта категорически не припоминает.

Году в 75-м, летом, у нас во дворе устраивались маленькие фестивали. Из нашего подъезда к дощатой эстрадке протягивали кабель, подключали гитары, играли на них и пели все, кому не лень. А молодежь со всей округи танцевала. Мне эта музыка (в основном исполнялся советский «недорок») откровенно не нравилась, а выйти потанцевать в поисках интимного общения тогда еще не хватало духу. Поэтому я сидел в своей комнате в гордом одиночестве и заглушал дворовую эстраду Бетховеном.

Естественно, заглушить Бетховеном эстраду удавалось только в радиусе одного метра от динамика моей радиолы. Время от времени я высовывался в окно и наблюдал за происходящим на танцплощадке с высоты своего положения (т. е. с третьего этажа). Особенно любопытным зрелищем, разумеется, были драки. И вот, в разгар одного из таких массовых столкновений под музыку, я увидел Калужского. Он примчался на легком спортивном велосипеде и, отбросив его в безопасную сторону, врезался в толпу дерущихся. Он скакал, как резиновый, размахивая ногами и кулаками — и обворожительная улыбка, как мне кажется теперь, не сходила с его уст…