Карен Аувинен - Наедине с суровой красотой

– Э! – воскликнула Джулия, когда я пристраивала шкатулку с Элвисом позади рычага передач ее гибридной «Хонды». У каждого было для этого пса свое прозвище: Карен Зи называла его Эль и Красавчик , Джудит и Рэйнбоу – Элви . Павел использовал более мужественное Э-мэн , а Том Рэббит звал Королем . Для Кофи, четырехлетнего сына Рэйнбоу, он был Элва . Я звала его Зайкой.

Джулия вручила мне маленькую плоскую коробку, обернутую голубой бумагой.

– Заранее с днем рождения, – сказала она. Внутри оказалась клавиша от старинной печатной машинки, оправленная в серебро и стекло, с буквой Э .

Кое-кто закатывал глаза по поводу моей преданности своему псу, но не Джулия. Я прицепила букву Э к голубой подвеске-медальону, которую носила на шнурке на шее. В нем хранилась часть праха Элвиса. Я не могла объяснить ни утешение, что ощущала, нося его на себе, ни логику этого поступка. Наряду с мехом и костями, которые лежали рядом с фигуркой медведя у меня дома, прах Элвиса помогал мне определять свое местонахождение в этом мире.

И еще я просто хотела, чтобы он повсюду ездил со мной. До сих пор.

Мы с Джулией сняли дом на плоском холме за окраиной Таоса, с кухней и задним двором, где были газовый гриль и купальня. Я упаковала стейки, толстенькие красные помидоры, гребешки и анчоусы, сыр и хороший хлеб, яйца и тортильи, пару бутылок кавы [50] Испанское игристое вино. и красного вина и планировала погреть кости под небом Новой Мексики. И сослужить еще одну последнюю службу своему псу: ему нужна была подобающая урна – не чрезмерно торжественный монолит из камня или дерева, не «хорошенькие» варианты с ангельскими крылышками и херувимчиками и надписью ХОРОШИЙ МАЛЬЧИК, но вместилище, которое подошло бы ему. Что-то дикое и чуть дурашливое, что-то неожиданное, что-то единственное в своем роде. На окраинах Таоса было полно гончарных лавок, где целые ряды и комнаты были заняты керамикой и глиняной посудой, которую рекламировали плакатики с объявлениями: 50 % РАСПРОДАЖА ТОЛЬКО СЕГОДНЯ! Мы собирались посетить их все.

В первый день мы поехали в миссию святого Франциска Ассизского, круглую саманную церковь; ее трансепты напоминали женские бедра, чьи меняющиеся юбки из света рисовала Джорджия О’Киф. Внутри была часовня Девы Марии Гваделупской. Джулия поставила свечу и прочла молитву о материнстве. Я всегда дивилась тому, насколько много света дают огни в католических храмах: свечи горели с той яркостью, которая превосходит простой огонь. В юности я была убеждена, что качество этого света означает присутствие Божие.

Выйдя на улицу, я подошла к известной мне лавке, где торговали retablos [51] В современной Латинской Америке ретабло нередко представляют собой выполненные самими прихожанами иллюстрации бытовых историй о том, как им помог тот или иной святой. и milagros [52] Милагро, от исп. «чудо» – чудотворные амулеты. , и в блюде с амулетами, посвященными распространенным молитвам, нашла крохотного младенчика. Чего там только не было – плечи, колени и сердца, фигурки молящихся, дома и домашний скот. Когда Джулия вышла ко мне, было видно, что она плакала. Глинобитный потолок лавки был низким, стены – мягкими и напоминавшими пещеру. Деревянные образки святых всех размеров и цветов висели на стенах от пола до потолка. Я сунула Джулии в ладонь младенца, пока она перебирала маленькие ламинированные открытки с изображениями святых. Мы решили, что ей нужен святой Герхард Майелла – святой-покровитель будущих матерей, чей платок, по слухам, помог одной женщине в трудных родах годы спустя после его смерти. На открытке с его изображением была молитва: «Сделай меня плодовитой в отпрысках».

Каждый день мы заходили в одну-две лавки – возвращаясь из Абикиу и с Ранчо Привидений или выезжая исследовать крохотный Арройо-Секо, – чтобы я могла пройтись по длинным рядам в поисках подходящей урны. Я рассматривала ярко раскрашенную талаверу [53] Известный бренд мексиканской керамики. и деревенские глиняные горшки, черные оахакские узоры и охряно-рыжие оттенки керамики из Мата-Ортис; но ничто мне не глянулось.

– Я была уверена, что это будет здесь, – сказала я Джулии за «маргаритами» однажды вечером.

В наш последний полный день в Таосе, после того как я купила для Джулии подвеску в форме круглой розовой женской груди («Просто на случай, если Бог – любитель грудей»), мы снова зашли в магазинчик на площади под нарисованной от руки бледно-голубой вывеской со словами «Иисусова распродажа». Поначалу я хотела только сфотографироваться, но потом предложила еще раз присмотреться. Я обошла весь торговый зал, должно быть, уже раза два, когда наткнулась на горшок в лаймово-розовых оттенках и поманила к себе Джулию. Она повертела в руках круглый сосуд с крышкой и покачала головой.

– Не уверена. Элвис – и неон?

Разочарованная, я бросила взгляд через ее плечо, всматриваясь в формы и цвета на полках, и заметила что-то, скрытое позади остальных неоновых горшков. В центре глубокого стеллажа стоял высокий кувшин с опоясанным каймой бирюзовым верхом, бирюзу прорезали молниеподобные желтые и розовые загогулины. Я осторожно выудила его. Это оказался винный кувшин на ножках с черным донышком в форме тыквы-горлянки, на нем был нарисован розовый цветок, а по обе стороны от цветка – одинаковые позолоченные горлицы. Под бирюзовой частью шейки кувшина шел золотой обод, украшенный еще одним цветком (белым) с розовыми лепестками.

Я огляделась в поисках похожих горшков.

Ни одного.

Я открыла было рот, собираясь заговорить, но из моего нутра вдруг вырвался вой, бездонный звук. Добрейший владелец лавки, кругленький, грудастый мужчина с усами, поспешил к нам.

Я потрясла головой.

– Это для моего пса, – пояснила я.

Он кивнул:

– Понимаю.

А колибри тем временем запаздывали. Первые самочки прилетели к моей кормушке в тот же день, когда пришла весть о том, что моя мать перенесла ряд микроинсультов во время процедуры, которую рекомендовал доктор Фри. Это было на третьей неделе мая. К этому времени я уже месяц как старательно развешивала кормушки. Я словно задерживала дыхание, дожидаясь звуков их голосов с тех самых пор, как умер Элвис, дожидаясь возвращения радости, волны счастья, что я ощущала при первой трели на горе – обещании нового сезона.

Как и планировалось, мой брат Стив прилетел, чтобы быть с мамой. Я разговаривала с ней накануне вечером, но впервые за все время не была рядом во время операции. Стив позвонил ближе к вечеру и сказал, что все прошло гладко, пусть и немного затянулось. Через двенадцать часов начались проблемы: мама видела муравьев на стенах и котят, игравших в ее еде. По больничному коридору проплыл кит. Компьютерно-аксиальное сканирование подтвердило инсульты, и мама, получавшая огромные дозы преднизона, чтобы уменьшить отек в мозге, впала в такое неистовство, что пришлось привязать ее за руки к койке. Невролог, с которым она никогда не встречалась, прописал ей то же лекарственное лечение, которое давали людям с психотической вспышкой.