Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

Затем я решила сделать ещё один контейнер плитки. У меня уже был другой покупатель в России, в Твери, но сначала я попыталась создать небольшую фирму в Москве вместе с одним отставным военным, который бы держал место на рынке и торговал там плиткой. Этой идеей я была занята полгода, но, в конце концов, отказалась от неё, т.к. все мои усилия по выбору дешёвого места с помощью новых товарищей ни к чему не приводили — товарищи хотели долю, но не хотели работать и действовать; в конце концов, я поняла, что фирму надо поскорее закрыть. Я ходила по разным точкам в Москве, ездила в Минск, но ничего с покупателями не получалось, все брали только на реализацию. Я пошла на эти условия с одним предпринимателем из Твери, с которым уже была знакома, тем более что у него в Твери на таможне был контакт. Итак, мне нужно было оформить морскую транспортировку контейнера в Испании, конкретно, из Валенсии. Это должно было проходить от лица фирмы, т.к.плитка была от разных фабрик. Я позвонила одной посреднической фирме, которая оформляла Товарный Лист — так называемый коноссамент по определённым требованиям фрахта, но они брали такой процент, что для меня сделка теряла смысл. Тогда я поехала в офис Рафаэля и попросила бухгалтера дать мне программу для такого Листа. Получив программу, я на компе с трудом, но смогла технически всё сделать. (Надо учесть, что в 2000 году такие вещи не были так развиты и сделать всё, как надо на компьютере, это было доступно только продвинутым бухгалтерам).

Я заказала печать со своими реквизитами, которые выглядели так: Liudmila de la Nuez, «Castellon», и представила как продавец свой коносамент в морскую компанию. Я рисковала тем, что, если бы налоговая инспекция захотела меня проверить, с моей будущей выручки заставили бы заплатить полагающийся налог с продажи. Но, к счастью, этого не произошло. Произошло другое: мой покупатель, благополучно продав плитку, но сославшись на свои долги, не спешил переводить мне деньги. Но об этом позже.

Франсиско продолжал работать в качестве разносчика рекламы. На работе его очень ценили, уважали: он был самым продуктивным работником, ну и самым старшим. Но нездоровье давало о себе знать и требовалась большая сила воли, чтобы исходить в день много километров, а он это делал. Приходил с работы, разогревал себе еду, если меня не было, и поев, садился в кресло смотреть телевизор — в будние дни сил ни на что больше не было.

Летом 1999 года мы предприняли поездку в La Ceu de Urgel, что рядом с Андоррой, в гости к Соль и Володе. Я за рулём, Пако, как всегда, давал ценные указания по вождению. Очень хорошо нас принимали, мы ездили и в Андорру, и в деревню к сестре Соль, и в Puigcherda к её племяннице, усыновившей русского ребенка. провели прекрасных три дня, но одышка мешала Пако.

А весной следующего 2000 года в честь 70-летия Пако — его день рождения 22 апреля 1930 года — я решила провезти его через Мадрид в Астурию, страну басков, Арагон и дальше по дуге вернуться в Кастельон. В Овьедо мы остановились у моей бывшей туристки, с которой я изредка перезванивалась на протяжении всех прошедших лет; ночью, правда, Пако почувствовал себя неважно — не хватало воздуха; тем не менее днём все вместе поехали в ресторан и ели типичную астурийскую фаваду и она была превосходна. А город Овьедо — вообще класс! Я это уже знала, т.к. однажды, в 1988 году, побывала там. Дальше мы проехали через Астурию в Кантабрию, посетили живописный город Сантандер, затем заехали в Бильбао, потом Сарагоса, и мимо Теруэля по гористой местности, и всё это за один день. Ночь застала нас в каком-то местечке, не помню название; мы ночевали в машине, но спать было очень холодно, мы страшно замёрзли и в пять утра решили продолжить путь. Бензина оставалось мало, но запастись было негде — место было глухое. Но, т.к. путь лежал вниз к побережью, я вела машину, в основном, на нулевой передаче (теперь говорят, что это неправильно и что бензин так не сэкономишь; не знаю, не знаю, нам совсем не светило остановиться с пустым баком на пустынной дороге почти ночью). Когда подъехали к Винаросу уже рассвело и я вздохнула с облегчением: можно было заправиться и начиналась нормальная и хорошо мне знакомая национальная автодорога. Наша поездка успешно завершалась.

Осенью 2000 года у Франсиско случился очередной приступ удушья, я повезла его госпиталь, нарушая все правила движения, очень боясь не успеть. Его положили, купировали приступ, но надо было что-то предпринимать. Врач сделал все нужные обследования и сказал, что нужно делать шунтирование — by pass, поставил на «лист ожидания». Но ожидать можно было бы, наверно, ещё очень долго. Понадобилось всё красноречие Пако, чтобы уговорить доктора, и это удалось — через день Пако повезли на операцию в Валенсию, в госпиталь La Fé. Хирург перед операцией встретился со мной, подтвердил, что откладывать нельзя. Прилетел из Мексики младший сын Франсиско (тогда ему было лет 30). Я встречала его в аэропорту Валенсии и отвезла на свою «новую» квартиру. На следующий день поехали с ним в госпиталь, чтобы увидеть за стеклом пришедшего в себя после наркоза Пако. Он увидел нас и на его глазах показались слёзы. Мы ещё приезжали к нему вместе, потом Борис поехал один навестить отца перед отлетом. И так случилось, что в тумбочке я увидела сберкнижку Франсиско, о которой я ничего не знала. Я поняла, что Франсиско дал эту книжку сыну со всеми своими накоплениями. Мне стало очень обидно: я никогда не жила на иждивении Пако, да это было бы невозможно; наоборот, еда на свои деньги, бензин на свои деньги, за свою квартиру я платила сама и сразу, как сняла её, предложила Пако переехать в неё. Но он не захотел потерять свою малюсенькую и дешёвенькую и приходил ко мне «в гости», правда это было очень близко — семь минут ходьбы. И прятать от меня сберкнижку, чтоб потом передать её сыну, мне показалось нечестно. Позже я высказала свой упрёк Фр-ко, за что его сыновья потом ополчились на меня.

Восстановление Пако проходило очень трудно. Он испытывал сильные боли, не мог лечь и спал, полусидя в кресле. Я привезла его в свою квартиру и там ухаживала за ним. Через месяц, не раньше, он решил вернуться к себе: прилетел по приглашению его старший сын, и Пако поселил его вместе с собой на своей квартире. Сыну не понравилось, что я обитаю в другой квартире, хотя было очевидно, что в квартирке Фр-ко не было ни места, ни условий ни для восстановления Пако, ни тем более для жизни втроём. Но его дети и так очень ревностно относились ко мне, а история со сберкнижкой и вовсе напрягла отношения. Врач кардиолог сказала ему, что всё идёт, как надо (хотя по рассказам других с этой операцией восстановление не было сопряжено с такими болями, как у Фр-ко) и что ему нужен щадящий режим и больничный ещё полгода. Тем не менее, в начале января Пако купил билет в Майями, где проживали его многочисленные родственники, покинувшие Кубу после революции, с которыми он не поддерживал никаких отношений, пока не приехал в Испанию и которых (кроме сводного брата, который уже дважды приезжал в Испанию) не видел более сорока лет. Пако говорил, что Бог пока даёт ему каждый день, но может перестать их давать в любой момент, поэтому надо спешить. А ему как раз выдали испанский паспорт накануне, так что он мог лететь без визы. Обратный билет он купил на срок через три недели, он не считал возможным и правильным особенно мешать своим родственникам. А ещё он поговаривал, что, если уже не сможет работать на своей работе, то, возможно, ему придётся вернуться на Кубу, где у него копилась его небольшая кубинская пенсия; он не представлял жизни на моём или ещё чьём-то иждивении, а соглашения между двумя странами о признании стажа, как в случае Испании и России, не существовало. Мне было очень грустно и неприятно от этих слов, но ответить или возразить было нечем. Я подумала: пусть слетает повидаться с родственниками, приедет, тогда и будет виднее. Но я также видела, что после истории со сберкнижкой между нами «пробежала чёрная кошка»: у меня ещё жива была своя обида, а у него очень большая обида за то, что были затронуты его сыновья, чего он не допускал никак.