Артём Драбкин - Разведчики

Да не особо… Вот ребята с западных областей: украинцы, белорусы рассказывали, что семья погибла, что всех повесили, расстреляли: жену, детишек… Они, бывало, пленных под горячую руку пускали в расход. У них, понятное дело, злобы было больше, чем у меня. Конечно, и мне тяжко пришлось, когда друзей убивали. Вместе ходили в разведку, вместе спали, ели…

Трофеи в Германии?

Не знаю, слышали вы про приказ Жукова: «Форсируешь Одер, немца не тронь!»

А с немками какие были отношения?

Ходили, полюбовно все. У них плохо было с питанием.

Геннадий Иванович Гузанов, 2015 год

Мы охраняли большой авиационный завод в Штеттине. Меня тогда поставили заведующим столовой, – за продукты отвечал. Склады там стояли громадные. Повара приходят взять пшена, муки… Все без весу, сколько утащат. Один раз как получилось. Я с одной немкой был знаком. Она как придет ко мне, я ее угощаю. Поест немного, а остальное в баночке несет своему пацану, сыну. Я потом спросил: «У тебя какой киндер-то? Сколько лет? Пусть в столовую приходит, я его покормлю». Вместо одного появилось три! Сидят, ждут. Я рукой махнул поварам. Кашу в тарелку – шлеп! Они аккуратно поели, поблагодарили, посуду сдали в мойку. На следующий день – пять человек. Потом 15 пришло! Как обед, так все сидят на завалинке, глазенками меня ищут. Мишка-повар говорит: «Слушай, Гузанов, что это за немецкая армия? Сколько их можно кормить?» – «Да ладно! Все равно выбрасывать же будешь».

Случайно с ней познакомился. Она все меня офицером звала: «Господин офицер, вы такой добрый. Вы хорошо наших детей кормите. Это так хорошо». А я ей: «Жалко, что ли». И как-то все сидят, кушают. Смотрю – едет генерал Крученкин. Думаю: «Вот, сейчас он мне сделает». Тот зашел в столовую, посмотрел, вышел и в коридоре меня ждет. Как все ушли, зовет меня: «Ну, как, товарищ завхоз, дела?» – «Товарищ генерал, остается еда. Чтоб не выбрасывать, кормлю немецких детей». – «Молодец! Это правильная политика. Никого не бойся. Делай так и впредь! Пускай немцы смотрят, какие мы».

Геннадий Иванович, была армейская разведка, дивизионная, полковая… Вы в какой воевали?

Мы были прикрепленные к армейской разведке. Они нам дают задание. Надо языка взять, надо пройти через проволоку, надо где-то минное поле посмотреть, сделать проход – все проверяем, лазим.

Как Вас пехота звала: разведка или саперы?

Все вместе. Я сам сначала думаю, а потом ротный говорит: «Какая тебе разница-то? Сапер? Солдат и солдат. Служишь Родине? Родине».

Люди постоянно менялись. Кто-то убит, кто-то ранен… Один раз я вернулся с тыла, иду по лесу в то место, где должны землянки быть. А бригада попала в тяжелое положение и понесла потери. «Стой! Кто идет?» – женский голос. Спросил ребят: «Что я, ошибся, что ли?» – «Да нет, Генка. Правильно идем. Вот наша землянка». Опять: «Стой! Кто идет?» – «Свои». – «Стойте! Сейчас начальника караула вызову». Женщина, солдат! Что такое? У нас же все мужики, только радистка одна была. Появляется раненый Васька Архипин: «Давай, Генка, проходи». Подошли – девка стоит вместе с ним. Сообщают: «Вот, всех забрали. От бригады ничего не осталось. Благодаря тому, что я был раненый, меня оставили». Нас двое, повар – девка, радистка – девка, телефонистка – девка. Вот тебе и весь взвод. Я тогда написал донесение начальнику штаба. Тот меня отправил в запасной полк: «Там выбери чего-нибудь себе». Приехал, походил. Командир роты человек сто построил: «Вот выбирай». Я глянул и ужаснулся: «Выбирать-то не из кого». Кто с клюшкой стоит, кто с палкой, кто качается… Одного спрашиваю: «В разведку пойдешь?» – «Не, браток. Какая еще разведка. Не пойду».

Полковник потом гонял туда своих офицеров, но что толку. Вернулись с пустыми руками. А и придет кто, так ведь надо его научить еще. Надо его натаскать, угадать, как поведет себя. Я никогда никому не приказывал. Просто объяснял: «Надо, парни, то-то и то-то». Надо, значит, надо.

Вы видели, что бойцы нервничают перед боем, поиском?..

Конечно. Но вот встречались интересные личности. Был у нас такой Калугин. Как начнется обстрел, он начинает бегать из стороны в сторону. Немцев дохлых всех обшаривает, и все с них снимает. Целый мешок был у него. Один раз спрашиваю у ребят: «Куда опять Калугин-то пропал?» Нет Калугина. Давай искать его. Ходили, ходили… Да боимся, что немец засечет и опять начнет обстрел. Тут кто-то говорит: «Вон, вроде ранец торчит». Подошли – точно, Калугин! Видимо, начался обстрел, он сунулся в ячейку, а мешок-то не дает. Ему осколками ноги отсекло. И грязью еще всего завалило. Покуда мы его вытаскивали, он уже отошел… Я говорю: «Черт побери, с твоим барахлом. Все, труп уже».

У немцев, конечно, было много хорошего, говорить нечего. Но вот чтоб так… По своей глупости человек погиб.

Как у Вас в бригаде было с питанием?

Мороженая картошка, крупы, хлеб, водка… Бывало иногда тяжко. Помню, боец Шерстюк мешает какое-то варево в котле. А там крупки-то маленечко. Мишка подошел, попробовал и плюнул: «Чего хоть ты варишь-то? Были же продукты». Тот молчит… Я подошел, спрашиваю: «Что есть-то?» – «Капуста и картошка, больше нихуя». – «Кто стоял?» – «Шерстюк». – «Шерстюк, как ты мог все съесть, один за всех?» А тот стоит, ревет, слезы у него текут… Я посмотрел на него, махнул рукой: «Иди-ка, Шерстюк, отдыхай». Жаль его стало, до невозможности…

Со жратвой стало полегче уже в Белоруссии. Когда вошли в Польшу, а за ней в Германию, вообще не стало проблем. Немцы, конечно, шикарно жили. Коровы все упитанные, крупные. На каждой кухне плита. Питание, такое как кофе, – суррогат, конечно. Но все остальное… Все хорошо одеты. Смотришь, по дорогам велосипеды стоят, и никто их не охраняет. Чего им не хватало? Все у них было. Сколько я этим вопросом задавался! Ну, сейчас-то уж не напоминаю никому, молчу. Им ведь понадобились наши богатства. В 42-м кое-кто из пленных рассказывал, что у них все было распределено, кому какой участок, земля, фабрика, заводы и все прочее. Вся Россия. Километры только забыли посчитать до Владивостока.

Интервью и лит. обработка: С. Смоляков

Захар Евсеевич Красильщиков, фронтовое фото

Родился 31/12/1922 в городе Сураж Брянской (в то время Западной) области в семье сапожника. Мой отец, 1893 г.р., уроженец города Мглин, участник Первой мировой войны, был кавалером 3 Георгиевских крестов, отличился в Брусиловском прорыве, но в одном из боев на румынском фронте попал в плен, откуда бежал в семнадцатом году и вернулся к себе на родину в Самару. В 1921 году, спасаясь от голода в Поволжье, отец с семьей перебрался в Черниговскую губернию, в Сураж. Родной брат отца, социал-демократ, еще в 1905 году эмигрировал в Америку, и когда после Гражданской войны он узнал, где находятся его родные, то стал высылать нам по 50 долларов, раз в несколько месяцев, тогда это были очень большие деньги, я и помню, как на один из таких переводов мы купили муки. Но отец не без оснований опасался, что за «связь с буржуазной Америкой» его станут преследовать власти и ГПУ, и он написал брату письмо, что, мол, спасибо на этом, хватит присылать деньги, у нас всего вдоволь. Но брат исправно продолжал присылать доллары своему отцу, моему деду в Новозыбков, родных не забывал и поддерживал, как мог. В начале тридцатых годов, в самое голодное и страшное времечко, отец, еще не полностью оправившийся после перенесенного тифа, чтобы купить хлеба для своих детей, отнес в Торгсин свои Георгиевские кресты…