Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Як-7, в сущности, мало чем, на мой взгляд, отличался от своего предшественника Як-1. Во всяком случае, полетав на нем, я никаких особых достоинств по сравнению с Як-1 не обнаружил. Более того, если бы в ту пору мне пришлось выбирать между Як-1 и Як-7, я бы выбрал все-таки Як-1, поскольку эта модификация «яка» была мне более привычна. Но полученный «в наследство» Як-7 все же был несколько в более лучшем состоянии, чем наши до предела изношенные Як-1, и это определило мой выбор. Единственным существенным отличием приобретенных самолетов от наших Як-1 было весьма качественное по тем временам радиооборудование. На наших Як-1 связи по радио в воздухе фактически не было. В этом отношении мы воевали так, как воевали в сорок первом году. Взаимопонимание летчиков вырабатывалось в бою и последующих разборах на земле. Теперь же, на Як-7, я, как ведущий группы, получил возможность в воздухе управлять своими летчиками по радио — на моей машине стояли приемник и передатчик, на машинах летчиков — приемники. Вся эта аппаратура работала вполне сносно. Таким образом, наличие надежной радиосвязи в группе означало для нас качественно новый перспективный этап в управлении воздушным боем.

Наконец, среди всяких самых разных событий, я должен отметить день 19 сентября, который принес мне радостное известие: командир авиадивизии полковник Сиднев и комиссар дивизии Огнев поздравили меня с присвоением звания «майор». В полку это было высокое звание — командир полка Николай Баранов тоже был майором. Он, кстати, с такой радостью поздравлял меня, что я не знал, кто из нас был рад этому больше… Последовали поздравления от боевых друзей. Одним из первых появился обрадованный Саша Мартынов:

— Поздравляю, товарищ майор!

Саша крепко пожал мне руку своей левой рукой и тут же, как обычно, не без иронии заметил:

— Везет же людям… Звания получают каждый год! А здесь фрицы чуть было руку не оттяпали и теперь вот гадай: полечу я или нет?

Накануне, сопровождая девятку Пе-2, Мартынов вел воздушный бой, был подбит и ранен. Только опыт Мартынова и отличная техника пилотирования помогли ему сохранить самолет при посадке. Госпитализироваться он отказался и попросил лечить его в лазарете батальона аэродромного обслуживания. Его очень тревожило, что пальцы правой руки утратили чувствительность и подвижность — рука была задета [128] осколком. Я прекрасно понимал его состояние и успокаивал, как мог, уверенно заявляя, что такое ранение пережить можно… Я действительно был в этом уверен.

На следующий день, 20 сентября, я вылетел на боевое задание. Над нашим аэродромом появилась шестерка «горбатых» — так мы называли штурмовик Ил-2, и я повел четверку Як-7 для сопровождения.

Мы быстро пристроились к «илам». Связь в группе устойчивая: я быстро убедился в том, что ведомые меня слышат. Напарником к себе я взял молодого летчика, это был всего третий его вылет на боевое задание, но обстановка заставляла вводить в строй молодежь ускоренно, в крайне сложных условиях.

Напарник меня беспокоил: по эволюциям его самолета я понимал, что он нервничает. Чтобы помочь ему успокоиться, я передал по радио:

— Не вибрируй! Стой спокойно — я слежу за тобой!

Его-то я успокоил, но сам, конечно, испытывал излишнее напряжение.

«Горбатые» начали пересекать Волгу севернее поселка Красная Слобода. С середины реки они перешли на пологое снижение: видимо, цели были недалеко от реки. В этот момент я заметил слева несколько Ме-109. Они цепочкой, друг за другом, шли наперехват нашей группы.

Я дал команду ведомой паре перейти влево, чтобы связать Ме-109 боем, сам же сосредоточил внимание на Ил-2. «Горбатые» уже открыли огонь из пушек и пулеметов и начали работу над целью.

Между тем «мессершмитты» проскочили над нашей группой не атакуя, но затем, разбившись на пары, начали маневрировать для выхода в атаку. Наша пара мешала им. В этой сложной обстановке я не мог принять открытый бой, поскольку тогда не мог бы следить за «горбатыми» и своим неопытным напарником.

И вот атака ближайшей пары Ме-109. Этих я видел, поэтому успел предупредительной очередью сорвать атаку. «Мессершмитты» ушли вверх и вправо — какие-то секунды были выиграны. «Горбатые» делают уже второй заход на цель. Мы над Волгой. Вроде все в порядке. Но где мой ведомый? Ведомого своего не вижу. Неужели сбили, пока я отгонял пару Ме-109? Пытаюсь как-то маневрировать, чтобы не терять «горбатых» и вместе с тем хоть каким-то образом увеличить себе сектор обзора. И тут же слышу треск. Справа, на центроплане крыла, взрыв с пламенем, дым, образовалась дыра… [129]

Самолет загорелся. Тут же я почувствовал острую боль в правой ноге, в руке и где-то около уха. Лицо заливает кровь. Дым уже наполняет кабину. Дым идет снизу, из-под ног. Через несколько секунд появляется и пламя.

Обгорают колени, жжет губы. На губах появляются пузыри. Загорелся комбинезон. Но самое скверное — задыхаюсь. Совершенно нечем дышать.

Открываю фонарь. Пламя и дым еще сильнее охватывают меня. С трудом выбираюсь из кабины. Что-то держит, но уже не понять, что именно. Отбрасываю ремни. Струя свежего воздуха рвет шлемофон с головы, разрывает рот. Обрываю шнур шлемофона, левой ногой нащупываю ручку управления самолетом — и с силой отталкиваю ее вперед, Меня выбрасывает в воздух — прохожу между крылом и хвостовым оперением.

Первое ощущение приятное: избавление! Легко дышится! Медлю с раскрытием парашюта. Может быть, стропы подгорели? На меня мчится поверхность Волги, край левого берега. Пора! Вырываю вытяжное кольцо парашюта. Рывок — все остановилось. Раскрылся парашют! Захлопываю тлеющую одежду. Снова чувствую резкую боль в ноге. Стираю с лица кровь. Куда меня сносит?

Сносит к левому берегу. Что делается наверху? Вижу над собой «як» — крутится, наблюдает. Уцелел ли мой напарник?

Не могу определить: приводнюсь или все-таки снесет на берег? На всякий случай отстегиваю лямки парашюта: если попадешь в воду, да еще накроет сверху куполом, то с застегнутыми лямками не выберешься и можно захлебнуться. Нет, все же повезло! Земля! Правая нога не держит, валюсь на бок. Теперь последнее: надо быстро собрать парашют, иначе «мессершмитт» может ударить по белому пятну парашюта и, конечно, по мне. Они это делают, когда предоставляется такая возможность.

Ползаю, сгребаю в кучу шелковое полотно парашюта. Ложусь на него. Все…

Эти несколько минут я живу как-то безотчетно, автоматически. Лежа на парашюте, продолжаю раздумывать над тем, как это произошло. Пока еще это тоже инерция состояния. В таких случаях работает навык, инстинкт. Разум запаздывает. Осмысление всего приходит позже.

Первая пара Ме-109, атаку которой я сорвал, не могла успеть вновь атаковать меня так быстро. Скорее всего, атаковала меня вторая пара. Под ракурсом в одну четверть, автоматически определяю я. К штурмовикам, значит, они не [130] прошли. На какой же высоте я открыл парашют? Метров шестьсот — восемьсот, не более…