Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Были отменены очередные вылеты штурмовиков и бомбардировщиков. Враг прекратил сопротивление. Тишина была необычная. То есть, вероятно, самая что ни на есть обычная, но все так от нее отвыкли, что само это ощущение стало необычным.

Впрочем, испытать это необычное состояние — тишину под Сталинградом! — в полной мере, вероятно, смогли пехотинцы, артиллеристы, танкисты, может быть — штурмовики [163] и бомбардировщики. Мы, истребители, продолжали патрулировать и, как в обычные боевые дни, по-прежнему летали на воздушную разведку. В тот день, 2 февраля, я, возвращаясь с напарником из разведывательного полета, прошел над местом, где еще недавно опухшие от холода и голода, обезумевшие солдаты Гитлера, отвергнув условия сдачи в плен, все еще пытались сопротивляться. Этот район сверху был хорошо виден: вокруг все было покрыто нетронутым белым снегом, а в местах сопротивления гитлеровцев из-под снега торчала вырванная и перепаханная снарядами и бомбами земля с какими-то оранжевыми пятнами. Дымились развалины строений — словно только-только отзвучал здесь последний мощный залп… Но уже тянулись из оврагов очень длинные и извилистые колонны пленных.

Осенью 1942 года я не раз видел город с воздуха. Это были протянувшиеся на много километров вдоль Волги груды развалин, скопище битого кирпича и раскрошенного бетона. В воздухе постоянно висела красноватая кирпичная пыль. Через много лет, 2 февраля 1983 года, в день сорокалетия Сталинградской битвы, стоял я на площади Павших борцов, принимая участие в торжественном митинге по случаю столь знаменательной даты. В числе других участников митинга мы с космонавтом Малышевым возложили венок к монументу на площади, и когда шли с венком, я обратил внимание на тополь — он стоял как-то не на месте, особняком, не вписываясь в планировку парка. Это был тополь, переживший лето и осень сорок второго года. Каким-то чудом выжил он в сплошном потоке металла, осколков кирпича и бетона, и, глядя на него, я не мог не вспоминать осень сорок второго года.

Вечером, когда город погрузился в ранние зимние сумерки, я вышел из гостиницы «Волгоград», расположенной тут же, неподалеку, и по тихим безлюдным улицам пошел к тополю. Почему-то вспомнилось, как сорок лет назад, когда мы добивали окруженную группировку Паулюса, я вернулся с боевого задания и поспешил в штаб полка: мне необходимо было обсудить с комиссаром полка Д. Г. Кабановым срочные дела. И в тот момент, когда я говорил, я чувствовал, что Кабанов и слышит и не слышит меня — как будто он думал о чем-то другом. И вдруг он мне сказал: «Ты, командир, за делами и себя не забывай. В такие-то годы уже седеть начал!» Я ожидал чего угодно, только не этого. Седеть?! Да мне и тридцати нет! Почему-то это сообщение на меня сильно подействовало. Я не [164] боялся быть убитым — на войне знаешь, что это может случиться. К этой мысли как-то привыкаешь. Но седина? Кабанов встал, взял зеркало, и я впервые внимательно вгляделся в свое отражение. Я вдруг отчетливо увидел, что седина с затылка подбиралась к вискам…

Спустя сорок лет, вечером второго февраля, я стоял перед тем тополем, смотрел на его изуродованный ствол и думал о том, что он выстоял и выжил как воин в той страшной тяжелой битве…

После капитуляции группировки Паулюса наш Сталинградский фронт был преобразован в Южный. Войска гнали фашистов на юго-запад, очищая Ростовскую область. Авиационные части 8-й воздушной армии меняли свое базирование.

Быстро миновали дни кратковременного пребывания на площадках в Светлом Яре и Абганерово, после чего наш полк перебазировался в Котельниково. Вылеты на воздушную разведку не прекращались: врага надо было уничтожать, не давая ему возможности оторваться от преследования, закрепиться и организовать оборону. Командованию постоянно требовались данные воздушной разведки.

Аэродром в Котельниково, который еще совсем недавно активно использовал противник, теперь представлял собой весьма живописное зрелище. Повсюду стояли обгоревшие и поврежденные самолеты Ю-87, Ме-109, До-217, ФВ-189 (ненавистная нашей пехоте «рама»). Все это были последствия очень эффективных налетов бомбардировщиков и штурмовиков. Мы получили возможность весьма обстоятельно и с большой пользой для себя изучать вражеские самолеты.

В те дни к нам на аэродром прибыли Т. Т. Хрюкин, член Военного совета армии А. И. Вихорев и начальник штаба Н. Г. Селезнев. Они оперативно решили много сложных вопросов, связанных с размещением личного состава, налаживанием связи, питания, — всего того, что всегда забирали у командиров много времени при перебазировании. Командующий остался доволен настроением летчиков, наступательным состоянием духа личного состава полка.

— Разведка и еще раз разведка, Еремин! — напоминал командующий. — Все внимание дорогам! Вам должны быть точно известны маршруты отхода противника — где заторы, где сосредоточиваются. Ваши разведчики постоянно должны это знать! [165]

Это была прямая установка. И мы с напряжением работали.

Вскоре пришлось перебазироваться на аэродром Зимовники, потом — на хутор Сухой. Не успевали обжиться, наладить все службы, как уже надо было сворачиваться и начинать все на новом месте. Это и радовало, и создавало уйму забот. На плечи инженерно-технического состава полка в такие моменты ложится немало трудных дел, но инженеры и техники прекрасно преодолевали все возникающие в работе сложности.

Метеоусловия весьма сложные. Хутор Сухой — открытое всем ветрам поле, безлесное, безориентирное. В стороне от полевой площадки было расположено несколько хуторских домов. И все.

Летчики иронизировали:

— Вот это аэродром… Противник если и захочет бомбить так не найдет!

Некоторые возражали:

— Мы и сами не найдем аэродромчик этот, когда будем возвращаться с заданий…

И в тех и в других замечаниях был резон. Мало того что площадку в заснеженной степи найти трудно, сами по себе полеты над бесконечными белыми полями тоже дело непростое. Когда выпадает свежий снежок, небо и бескрайняя степь сливаются, теряются пространственные ориентиры, летчики — особенно молодые, у которых нет достаточного опыта — в буквальном смысле слепнут: летишь как бы в сплошном молоке, линии горизонта не видно, и то, что тебе представляется небом, запросто может оказаться запорошенной снегом степью. По свежему снегу на задания я иной раз молодых летчиков и не посылал. Посылал опытных, в которых был уверен. Правда, и тут, конечно, бывали переживания… В начале января пришло срочное задание: произвести воздушную разведку станицы Цимлянской — там у врага была активно действующая переправа. Стояли мы в Котельниково, а погода — как назло! — хуже некуда: свежий снежок выпал, низкая облачность, то и дело начинает идти снег, видимость близкая к нулевой.