Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Ф. П. Головатый написал письмо Верховному Главнокомандующему. В письме говорилось: «…Провожая своих двух сыновей на фронт, я дал им отцовский наказ — беспощадно бить немецких захватчиков, а со своей стороны обещал своим детям помогать им самоотверженным трудом в тылу… Советская власть сделала меня зажиточным колхозником, и сейчас, когда Родина в опасности, я решил помочь ей всем, чем могу…»

В своем ответе И. В. Сталин писал Ф. П. Головатому: «Спасибо Вам, Ферапонт Петрович, за Вашу заботу о Краевой Армии и ее Воздушных силах. Красная Армия не забудет, [154] что Вы отдали все свои сбережения на постройку боевого самолета. Примите мой привет.»

Вот за этим-то самолетом и командировали меня с фронта.

По прибытии в Саратов я был принят первым секретарем Саратовского обкома и горкома ВКП(б) П. Т. Комаровым. От П. Т. Комарова я впервые услышал краткую биографию Головатого — это было мое заочное знакомство с Ферапонтом Петровичем. Вскоре я отправился на завод комбайнов для получения самолета и там, в кабинете директора завода генерала И. С. Левина, увидел пожилого, степенного человека с волевым лицом и проницательным взглядом, которым он как бы испытующе меня окинул. Это был Ферапонт Петрович Головатый.

Я представился:

— Гвардии майор Еремин. Командир гвардейского истребительного авиационного полка. Прибыл для приема вашего подарка — самолета Сталинградскому фронту.

Он улыбнулся, рассматривая меня. Сказал добросердечно, глуховатым голосом:

— Ну вот и познакомились… Так значит — гвардия! Это хорошо!

Директор завода угостил нас крепким чаем. Головатый с большим интересом расспрашивал о делах на фронте, о буднях полка, о моих родных. Вскоре мне предоставился случай пригласить Ферапонта Петровича к себе домой, и я познакомил его с моей матерью. Но в тот момент, в процессе нашего знакомства в кабинете директора завода, мы удивительно быстро почувствовали расположение друг к другу. Головатый по возрасту годился мне в отцы, и он быстро и как-то очень естественно начал называть меня Борисом и перешел на «ты». Оба мы чувствовали, что боевая машина, на которой мне отныне предстояло воевать, связала нас надолго и накрепко, и оба были рады тому, что внутренне мы не испытывали той официальной скованности и даже некоторой отчужденности, которая возникает поначалу между людьми незнакомыми.

Конечно, этим нашим доверительным отношениям я в первую очередь обязан Ферапонту Петровичу — человеку мудрому, много повидавшему на своем веку. Невольно думалось о том, что теперь на меня ляжет большая ответственность: подсознательно я уже чувствовал, что этот именной самолет я уже не могу рассматривать как обыкновенную машину. Потерять его я не имею права, следовательно, от меня в боях потребуется все, на что я способен. Я подумал [155] об этом впервые в кабинете директора завода, но потом думал об этом и на фронте. И теперь, спустя много лет, я понимаю, что эта ответственность еще более дисциплинировала меня и заставляла быть внутренне предельно собранным и в воздухе и на земле.

После беседы в сопровождении директора и парторга завода мы отправились на заводской двор к площадке готовых самолетов. Я надел реглан и ушанку. Запомнилось, что Ферапонт Петрович во дворе был в пиджаке. Лишь на голову надел какую-то шапку, по форме напоминавшую папаху, даже не папаху, а скорее то, что впоследствии получило название «пирожок».

На заводском дворе у одного из «яков» собрались люди, и я понял, что именно об этом самолете и шла речь. «Як» уже успели осмотреть и принять приехавшие со мной инженер эскадрильи Анатолий Кадомцев и один из наших механиков. Пока мы шли, Головатый подробно расспрашивал меня о том, что за самолет Як-1, какое имеет оружие, долго ли летает и так далее. На самолете сбоку, на фюзеляже, была сделана надпись: «Летчику Сталинградского фронта гвардии майору Еремину от колхозника колхоза «Стахановец» Головатого». Я смотрел на эту машину, понимая, что в ней овеществлен труд всей большой семьи Ф. П. Головатого. Много лет должны были работать не покладая рук эти сельские труженики, чтобы в трудную минуту их усилия смогли реализоваться в этом самолете-истребителе…

Головатый по-хозяйски осмотрел самолет, потрогал за консоль крыла, погладил капот. Вопросы задавал простые, на редкость естественные.

— Как же ты ведешь стрельбу, Борис?

Я сел в кабину, Ферапонту Петровичу помогли забраться на крыло, и я популярно объяснил, как летчик пользуется прицелом, каковы возможности оружия истребителя. Головатый с некоторым удивлением осмотрел приборы, рукоятки, рычаги — слишком много, как ему показалось, их было.

— Как же ты разбираешься во всем этом? Не путаешься?

Я даже улыбнулся.

— В бою, Ферапонт Петрович, на них, — я кивнул на приборную доску и рукоятки, — смотреть не приходится. Некогда. Так что все это хозяйство летчик обязан знать назубок и уметь пользоваться с закрытыми глазами.

Запомнилось мне в тот день посещение завода. В одном [156] из цехов нас обступили четырнадцати — пятнадцатилетние подростки, подошли пожилые рабочие, женщины. У токарных станков заметил ящички-подставки. Без ящичков ребята не доставали до ручек суппортов станков. Кое-где лежали матрацы — видимо, на случай если устанет кто, так чтобы тут же, у станка, мог минут 15–20 подремать… Картина, вероятно, повсеместная и типичная для заводов военного времени. Это ударило по сознанию — война забрала все, даже детство.

Перед отправкой на фронт — очень недолго пробыл я в Саратове — с большим интересом слушал Ф. П. Головатого.

Судьба его была типичной для целого поколения предреволюционной поры. Был он старый солдат, из крестьян. Познал и труд на кулака, и муштру в царской армии. Служил в лейб-гвардии конном полку. В полк подбирали по масти не только лошадей, но и рядовых. Был Ферапонт Головатый в ту пору крепким парнем, высоким, светловолосым, и за эти внешние данные определили его в кирасиры. Изведал он и мордобой и издевательства. Любил коня, хорошо умел фехтовать и однажды на состязаниях, фехтуя, одолел офицера. За это едва избежал тяжелого наказания.

В августе 1914 года в составе пулеметной команды попал на фронт. За храбрость был сначала награжден Георгиевским крестом 3 и 4 степеней, а в боях под Варшавой получил Золотой крест. В окопах встретил Февральскую революцию, был избран в состав полкового комитета. А когда свершилась Октябрьская революция и началась гражданская война, пошел Ферапонт Головатый в Первую Конную армию и водил в бой эскадрон. На фронтах гражданской войны находились и его братья — воевали против Деникина и Врангеля. В марте 1921 года вернулся Ф. П. Головатый к мирной жизни на хутор Степной на Саратовщине. Избирался председателем Муромского сельсовета, первым вступил в колхоз, когда началась коллективизация.