Владимир Высоцкий - Ни единою буквой не лгу: Стихи и песни

— Да без вести пропавшие!

Эх, Гиська, мы одна семья,

Вы — тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,

А значит, обрусевшие,

Мои — без вести павшие,

Твои — безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал, не забыт, не заброшен.

И дразнили меня — недоносок,

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я:

Пленных гонят! Чего ж мы дрожим? —

Возвращались отцы наши, братья

По домам. По своим да чужим.

У тети Зины кофточка

С драконами да змеями —

То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,

Трофейная Германия.

Пришла страна Лимония,

Сплошная Чемодания.

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки, я.

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились — потом протрезвели.

И отплакали те, что дождались,

Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,

Мы спросили: — Зачем? — Он в ответ:

Коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешом.

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком,

Припрут к стене — откажется.

Прошел он коридорчиком

И кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы,

А что до нас касательно —

На жизнь засматривались мы

Уже самостоятельно.

Все, от нас до почти годовалых,

Толковище вели до кровянки.

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле —

В ремеслухе живи да тужи.

Ни дерзнуть, ни рискнуть — но рискнули

Из напильников делать ножи.

Они воткнутся в легкие,

От никотина черные,

По рукоятки легкие,

Трехцветные, наборные.

Вели дела обменные

Сопливые острожники.

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики,

В пристенок с крохоборами.

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами…

Было время — и были подвалы,

Было дело — и цены снижали.

И текли куда надо каналы,

И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт поднялись,

Потому что из тех коридоров

Вниз сподручней им было, чем ввысь.

Полководец с шеею короткой

Должен быть в любые времена:

Чтобы грудь — почти до подбородка,

От затылка — сразу чтоб спина.

На короткой незаметной шее

Голове удобнее сидеть,—

И душить значительно труднее,

И арканом не за что задеть.

А они вытягивают шеи

И встают на кончики носков:

Чтобы видеть дальше и вернее —

Нужно посмотреть поверх голов.

Все, теперь ты темная лошадка,

Даже если видел свет вдали,—

Поза — неустойчива и шатка,

И открыта шея для петли.

И любая подлая ехидна

Сосчитает позвонки на ней,—

Дальше видно, но — недальновидно

Жить с открытой шеей меж людей.

А они вытягивают шеи

И встают на кончики носков:

Чтобы видеть дальше и вернее —

Нужно посмотреть поверх голов.

Голову задрав — плюешь в колодец,

Сам себя готовишь на убой.

Кстати, настоящий полководец —

Землю топчет полною стопой.

В Азии приучены к засаде —

Допустить не должен полубог,

Чтоб его подкравшиеся сзади

С первого удара сбили с ног.

А они вытягивают шеи

И встают на кончики носков:

Чтобы видеть дальше и вернее —

Нужно посмотреть поверх голов.

Чуть отпустят нервы, как уздечка,

Больше не держа и не храня,—

Под ноги пойдет тебе подсечка

И на шею ляжет пятерня.

Можно, правда, голову тоскливо

Спрятать в плечи — и не рисковать,-

Только это очень некрасиво —

Втянутою голову держать.

Вот какую притчу о Востоке

Рассказал мне старый аксакал.

Даже сказки здесь, и те жестоки,—

Думал я — и шею измерял.

Если друг оказался вдруг

И не друг и не враг, а — так…

Если сразу не разберешь,

Плох он или хорош,—

Парня в горы тяни — рискни!

Не бросай одного его!

Пусть он в связке одной с тобой —

Там поймешь, кто такой.

Если парень в горах — не ах,

Если сразу раскис и — вниз,

Шаг ступил на ледник и — сник,

Оступился — ив крик,—

Значит, рядом с тобой — чужой.

Ты его не брани — гони:

Вверх таких не берут, и тут

Про таких не поют.

Если ж он не скулил, не ныл,

Пусть он хмур был и зол, но — шел,

А когда ты упал со скал,

Он стонал, но — держал;

Если шел он с тобой, как в бой,

На вершине стоял, хмельной,—

Значит, как на себя самого,

Положись на него.

Я дышал синевой,

Белый пар выдыхал…

Он летел, становясь облаками.

Снег скрипел подо мной,

Поскрипев — затихал,

А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска,

Что в безрадостной песне поется,

Как ямщик замерзал

В той глухой незнакомой степи…

Усыпив,

Ямщика

Заморозило желтое солнце.

И никто не сказал:

— Шевелись, подымайся, не спи!

Я шагал по Руси —

До макушек в снегу,

Полз, катился,

Чтоб не провалиться.

Сохрани и спаси!

Дай веселья в пургу!

Дай не лечь, не уснуть,

Не забыться.

Тот ямщик-чудодей

Бросил кнут и —

Куда ему деться?! —

Помянул о Христе,

Ошалев от заснеженных верст.

Он, хлеща лошадей,

Мог бы этим немного

Согреться…

Ну, а он в доброте их жалел,

И не бил,

И замерз.

Отраженье свое

Увидал в полынье —

И взяла меня оторопь:

В пору б

Оборвать житие,

Я по грудь во вранье!

Выпить штоф напоследок —

И в прорубь.

Хоть душа пропита —

Ей там, голой, не выдержать

Стужу.

В прорубь надо да в омут,

Но — сам, а не руки сложа.

Пар валит изо рта…

Эх, душа моя рвется наружу!

Выйдет вся — схороните,

Зарежусь — снимите с ножа.

Снег кружит над землей,

Над страною моей.

Мягко стелет, в запой

Зазывает…

Ах, ямщик удалой!

Пьет и хлещет коней!

А не пьяный ямщик замерзает…

Нежная Правда в красивых одеждах ходила,

Принарядившись для сирых, блаженных, калек,—

Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:

Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.

И легковерная Правда спокойно уснула,

Слюни пустила и разулыбалась во сне,—

Грубая Ложь на себя одеяло стянула,

В Правду впилась — и осталась довольна вполне.

И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:

«Баба как баба, и что ее ради радеть?!» —

Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,—

Если, конечно, и ту и другую раздеть.

Выплела ловко из кос золотистые ленты

И прихватила одежды, примерив на глаз;

Деньги взяла, и часы, и еще документы,—