Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

У Камминсов я жила уже три недели, когда милый доктор Арнольд, который и сам верил в мечту, заявил, что его друг едет на выходные в Нью–Йорк. И ещё сказал, что если я всё ещё хочу туда попасть, могу поехать с ним. Ещё он дал мне двадцатку, чтобы я могла вернуться в Бостон Грейхаундом, если решу остаться в Нью–Йорке на некоторое время.

Он высадил меня на углу Бликер и МакДугала, в самом–самом сердце Деревни.

— Ты в порядке? — спросил он.

Здесь были и Газовый свет, и Голубой ангел и кафе Wha?, все те места, о которых я столько слышала.

— О, да, думаю, это то самое место.

Моя мечта стала явью, вот что значит не сворачивать с пути, ничто не смогло меня остановить. Будто все ангелы мира спустились с небес, и, расправив крылья, перенесли меня словно по мосту. Вот стою я, и передо мной Нью–Йорк, на крыльях ангелов попала я сюда.

Я позвонила Бобу в Вудсток, но женским голосом мне ответили, что он только что уехал на гастроли. Гм, что дальше? Я была так наивна, я ни о чём не думала, например, о том, а где я буду сегодня ночевать? Солнце начало клониться к закату, и впервые за всё время моего путешествия я испугалась. Вот стою я, одна, на улице, посреди большого города, города, где я не знаю ни души. И я пошла на звуки, доносящиеся издалека, музыки. Они привели меня к парку на площади Вашингтона. Это был один из волшебных дней уходящего индейского лета и все эти необычно–выглядящие люди стекались к этому фонтану, похожие на рой светлячков в саду. Бродяги, мошенники, жонглёры, баптисты, художники, одинокие гитаристы и небольшие группы, играющие свою музыку. Потрясающая атмосфера, большинство парней говорили и выглядели как юный Боб Дилан. На многих были маленькие дилановские кепки и гармошки Хохнера на шее. Я разговорилась с одни длинноволосым девятнадцатилетним парнем, местным Казановой и приятелем всех мятежных душ. Билл Миллер — гитарист местной группы, American Dream, и, как и многие другие, незаконно живущий коммуной в одном шестиэтажном доме

За свои скитания я перевидала много ужасных мест, но Ист–Виллидж… далеко не песчаные пляжи и раскачивающиеся на ветру пальмы Калифорнии. В кухне стояла ванна в ночное время, используемая кем–то как постель, а грязный запущенный коммунальный туалет, не производил впечатление счастливой жизни обитателей. И — ип! Я ещё никогда не видела такого количества тараканов!

Все ждали какого–то парня, которого они звали Химиком. Он должен был принести какие–то кристаллы мета, какие достанет.

Хмурый парень с отметинами оспы на лице, под его тёмным пальто висел на плече старый чёрный ранец. Он высыпал на стол горку искрящегося белого порошка и стал небольшой лопаточкой пересыпать его в спичечные коробки. Бросил щепотку этой экзотической пыли в стакан с вином и пустил его по кругу, мне бы сказать, «нет, спасибо», вместо этого я сделала большой глоток этой горькой жидкости и предала дальше. Следующие два дня я буквально не сомкнула глаз. На второй вечер пошло раздражение. Что было в этом стакане? Буду ли я вообще спать когда–нибудь? Моё сердце бешено колотилось, как у испуганного кролика, а ввалившиеся глаза больше походили на две тусклые луны. К рассвету я отсчитала несколько монет купить горячего шоколаду у Смайлера, в круглосуточной забегаловке, и, о ужас! На кафельных грязных ступенях лежал человек. «Боже, он умер!» Я нагнулась послушать, бьётся ли ещё сердце, и вдруг, он меня ещё больше испугал, вскочив на ноги, как если бы в них были спрятаны пружинки. Я бросилась в забегаловку и купила ему горячего кофе и сладкую пышку с вишненкой из денег которые мне дал Арнольд, надеясь, что это придаст ему сил. Я сильно переволновалась за старика, но когда рассказала о нём Биллу, он рассмеялся и сказал, что я совсем не знаю Нью–Йорка.

— Он — бродяга и бездельник, и он всегда там спит.

Ещё не прошло сорока восьми часов, моего пребывания в Нью–Йорке, а у меня уже появился рок–н–ролльный приятель, уже торчала на спидах и уже перезнакомилась со всеми местными бродягами — но разве об этом я мечтала?

В моих походах по соседям я открыла для себя чудесное небольшое кафе на углу Бликер и МакДугала. Кафе Фигаро. Шумное место, где собирались хорошенькие уличные нимфы, пустые, потерянные для общества молодые люди и любознательные жители окраинных трущоб. Вечерами в этом подземелье проходили дикие танцы, и всегда у кого–нибудь с собой обязательно было много LSD — мы проглатывали его тоннами.

Именно в этом ящике Пандоры я встретила подруг, которые остались со мной на всю жизнь. Среди них была четырнадцатилетняя Лиз Аргисс, чья мать работала в Ревлоне. У Лиз всегда были с собой бумажные пакеты с губной помадой, румянами и тенями, которые она раздавала, не скупясь, так что мы всегда выглядели на все сто. Ещё я встретила там маленькую красавицу Патти д'Абанвиль, ангела с голубыми глазами. В свои тринадцать она уже завоевала сердца всех парней и мечтала стать актрисой. Мы сдружились, и стали братством сбежавших «маленьких женщин».

Лиз окрутила женатого гитариста Рика Дерринджера, а Патти украсила собой киноленты.

Я быстро сдружилась с девушкой из богатого пригорода, которая спасла меня от разрушительного действия 8–й улицы и от полного разорения. Эйлин Рубинштейн — очень изящная, со струящееся–чёрными, коротко стриженными волосами и угловатым, в стиле Пикассо, лицом. В Фигаро она приходила потанцевать и всегда одевалась, как если бы собиралась на свадьбу. Всё у неё было самое–самое от Бетси Джонсон, и ужасно дорогие, всем на зависть, туфли от Анри Бендель. Эйлин было семнадцать, на три года старше меня. Родители её развелись, и после суда она должна была остаться с матерью, так что вела она себя без тормозов, и я свободно могла переехать к ним жить. Ещё ей было разрешено пользоваться отцовским счётом, и она с радостью делилась своим богатством. Мисс Рубинштейн ввела меня во всё, что может предложить город Нью–Йорк.

Эйлин научила меня искусству макияжа, в особенности как носить накладные ресницы и бинтовать расцветающую грудь, чтобы втискиваться в узкие платья от Мэри Квон. Я становилась всё чарующе и чарующе. Вы могли нас застать танцующими до рассвета либо у Артура, одном привилегированном клубе, либо в ультрамодных Ундинах, затем в пять утра мы шли завтракать в Брассери или Клик. Я стала, как вампир, реагировать на лучи солнца. Люди шли на работу, а мы приветствовали такси всеми чарующими наимоднейшими девчоночьими регалиями, психоделическими сатиновыми блузами, вплоть до наших подростковых грядок с ярко–фиолетовыми боа, развивающимися на утреннем ветерке. Вот так протекала моя новая жизнь: