Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

В Ундинах я познакомилась с одним длинноволосым блондином, одетым очень необычно. Полосатые шерстяные обтягивающие брюки, куртка английских школьников и кремового цвета кашемировый шарф, небрежно повязанный вокруг шеи.

Эрик Эмерсон оказался подающим надежды начинающим модельером и вёл он себя соответствующе, скорее даже вызывающе; в отличие от других парней он всем привлекал к себе внимание. Его эксцентричные выходки были на грани, как говорится, был ходячей П (проблемой).

В тот вечер сцену давили Двери, и мы танцевали как одичалые, особенно, в том месте, помните, когда Джим Моррисон выдавливал из себя, «Come on baby, light my fire». Вдруг Эрик спросил меня, «Не хотела бы я съездить в центр, на Фабрику?» Там Энди Уорхал устраивает какой–то джем. Но перед тем как поймать такси, Эрик забежал в туалет, и быстро вернулся.

— Я только что вмазался кислотой, а ты как, хочешь?

Вау, вмазаться LSD? Я даже не знала, что ты этим балуешься! Помню, последний раз один доктор сделал мне укол, так я почти потеряла сознание, не сказать, что инъекция кислотой звучит безумно.

— Можно я чуть попробую из этой склянки?

Я прикоснулась кончиком языка к пробке. К тому времени как мы добрались до центра, булыжники мостовой превратились в мерцающие рубины, сапфиры, зелёные изумруды. Как я ни старалась, но не могла извлечь ни одного камня.

Эта Фабрика представляла собой ничем не примечательное облупившееся здание бывшего товарного склада, на 48–й. Рахитичный грузовой лифт со складывающимися гармошкой металлическими решётками вместо дверей остановился прямо напротив входа на верхний этаж, и перед нами открылось море ослепительных декадентских гуляк, будто разыгрывающих сцену из феллиниевского «Джульетта и духи». Хорошенькие мальчики с лицами девушек танцевали с женщинами, похожими на какие–то экзотические птицы. Даже у каждого не–очень–миловидного личика был свой шарм и особенная красота. Фильмы Энди проецировались на стены, и издали доносились тяжёлые буханья Velvet Underground. Это было более чем просто вечеринка; это больше походило на из–ряда–вон–выходящий стиль жизни. Со мной тут же познакомился фотограф Космополитена, Франческо Скавулло, сказал, что из меня выйдет отличная модель, и дал мне свою визитку. Я танцевала с Нико, с чарующей немкой, солисткой Бархатного подполья, и флиртовала с Лу Ридом. Более всех меня заинтриговал сам Энди, и он меня пригласил, как он выразился, «почаще навещать» его. Ещё он хотел сделать мой портрет.

Итак, я — в королевстве Уорхала. Не хочу вспоминать о вечерних попойках, лучше расскажу о Фабрике дневной, во всей её славе, всей в серебре от пола до потолка. Даже туалет был весь обклеен алюминиевой фольгой, искусно расписанной непристойными картинками.

Энди со своим ассистентом, Полом Моррисси, стоял у окон в эркере и с увлечением запускал в небо Нью–Йорка наполненные гелием серебристые подушки. На жалком диванчике, единственном представителе семейства мебельных, сидели две красотки — загадочная и непостижимая блондинка Нико и лучезарная актриса Мариша Беренсон. Ронни Катроун брызгал на холст краски, а болезненно красивый барон Франгуа де Менил сидел в углу у портативного проигрывателя и бесконечно проигрывал Do You Believe in Magic, только что вышедшую сорокопятку Lovin’ Spoonful.

День уже сменил утро. Энди установил 16–миллиметровую камеру буквально в метре от моего лица и заставил меня покачиваться и выгибаться перед длиннофокусным объективом, помнится, не менее часа. По–моему он назвал эту короткометражку «Кинопробы». День, беспорядочно блуждая, прошёл в обычных исканиях и завершился очередной попойкой.

Его Фабрика была открыта для всех. Никаких привратников или охраны. По существу любой мог быть гостем, но с одним «но», если вы не принимали участие в этой странной игре, вас быстро захватывала тоска.

Энди обладал эффектом присутствия, он был своего–рода фантомом, дирижёром с тихим мягким голосом, зорко наблюдающим за всем, что происходит вокруг него, и готовый в любой момент включить камеру. За всё время, проведённое на Фабрике, я так и не смогла ни разу уяснить для себя, кого бы он мне напоминал. Он непрерывно создавал характеры, образы, которые привлекали, но не давал времени сосредоточиться на них.

В ту зиму меня можно было обязательно найти на Фабрике, где меня снимали для французского журнала мод Пари–Мач. Ещё я умирала от желания (и это происходило каждый день) стать диск–жокеем в имеющей дурную репутацию дискотеке Ундины. Такая работа приносила бы еженедельно пятьдесят долларов, плюс бесплатный стол, и когда Билли ушёл, я заняла его место.

они были модным рок–н–ролльным местом. Этим диско владел Джерри Шацберг, фотограф журналов мод, и там всегда было полно длинноногих моделей, гламурных девиц и достойных им симпатичных парней. Уоррен Битти держал там двор и не появлялся без своей свиты из дамочек. Его любимым местом были диванчики белой кожи прямо рядом с танцплощадкой. Помните, когда Камни или Yardbirds были в городе — они всегда проводили остаток вечера в Ундинах.

Там я столкнулась с моей подругой Лиз, миниатюрной блондиночкой из Виллиджа. Она тусовалась тогда с Денни Лейном, двадцатидвухлетним солистом Moody Blues, и пригласила меня на небольшой званый ужин, устроенный в честь группы. Денни танцевал до поздна — стильный английский костюм, ботинки с испанским каблуком а-ля Битлз. Вылитый Джон Леннон с по–маккартниевски томным взглядом. Когда он подошёл ко мне и сказал своим мягким английским выговором, «Привет, любовь моя», я увидела нас, стоящих перед алтарём. Этот человек изменил всю мою жизнь и подарил мне моего единственного сына.

Я не пропустила ни одного их концерта и находилась в полуобморочном состоянии, каждый раз, когда Денни пел Go Now своим задушевным мягким голосом.

Если бы секс был любовью, я давно завязла бы по самые уши. О совместимости я ещё ничего не знала, а о Денни я знала только, что он красив, поёт в рок–группе и живёт в Англии и что я без ума от него — вполне достаточно для романтически настроенного подростка. С самого начала я наврала Денни, что мне почти восемнадцать, так я обыкновенно отвечала. Впечатляющая разница для пятнадцатилетней сбежавшей нарушительницы закона из Калифорнии — не анкету же заполняла. Когда же осталась на ночь в его номере нью–йоркской гостиницы, я проснулась до рассвета и заперлась в ванной, чтобы выглядеть свежей, накрашенной, с накладными ресницами, подведёнными глазами и лёгким румянцем, затем, проскользнув обратно в постель, сделала вид, что только–что проснулась. Чем я занималась так долго в ванной? Но о моём возрасте он никогда не спрашивал.