Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

Я написала бабушке. Последний раз видела Мими в четырнадцать, в тот последний вечер в приюте, когда на прощание поцеловала её в щёку. Сколько всего произошло с тех пор! Шёл уже 1967 год. За три коротких года я пожила в Сан–Франциско, в Бостоне, Нью–Йорке и Лондоне. Даже побывала в Пуэрто–Рико с Денни! И тусовалась с Энди Уорхолом. А теперь у меня ребёнок, свой собственный ребёнок. Я понимала, что моё возвращение домой с ребёнком станет чем–то вроде горькой радости. Думаю, она привыкла скрывать свои чувства. Она хотела для меня большего — хорошего образования или, по крайней мере, любящего мужа, но встретила Мими меня в своём стиле:

— Я так беспокоилась о тебе, любовь моя; мне тебя очень не хватало.

Но и дня не прошло, как она влюбилась в своего внука, и как всегда стала моим ангелом–хранителем, сделав мою на первый взгляд никудышную жизнь приятной и беззаботной.

Мими помогла меня снять на Бронсон–авеню нижнюю половину стандартного современного дома, стоящего почти под огромными буквами ГОЛЛИВУД. Мы прочесали комиссионки и обставили квартиру совершенно несочетаемыми между собой стульями, столами, кроватью, диваном и прочими вещами, которые покупаются в таком случае, да, и ещё — купили кружевные занавески на окна. Впервые я держала в руках ключ от своего собственного дома.

Женщина с верхнего этажа жила здесь с самого времени постройки дома, и за пять долларов за ночь, она согласилась стать моей верной помощницей. Я нашла себе работу (продавать входные билеты) в одном небольшом ночном клубе на Сансет–Стрип, Thee Experience, известном своими революционными настроениями. Пять миль до работы я проезжала обычно на попутке, а обратно уже к утру домой с Маршалл–Бреветс, меня отвозил вечно раздёрганный владелец клуба.

Название «Опыты» как нельзя лучше подходило к этому небольшому улею немыслимой музыки. За два доллара ты могла увидеть всех, от Чака Берри до Джими Хендрикса. БиБи Кинг, T.Rex, даже юный Элис Купер украшали сцену. В одну из летних ночей Бо Диддли проявился со всей своей командой и доигрывал уже на улице, прямо на тротуаре бульвара Сансет. Обрюзгшего, обросшего бородой Джима Моррисона, можно было часто увидеть рядом с крошечной сценой, мешающего играть музыкантам. Пьяный, еле держащийся на ногах, он добирался до микрофона и издавал скорбный вопль, пока его осторожно не усаживали обратно за его столик. Царствовали здесь местные группы и давали волю своим чувствам, внося дикое опустошение в сердцах юных леди, скрывающихся в тени. Там было так темно, что мы никогда не знали, что там могло происходить.

Когда я была малышкой, мой дедушка часто подтрунивал надо мной: «Когда вырастишь, парни будут выстраиваться в очередь у твоих дверей, пряча за спиной матрасы».

Я воображала, как целая толпа людей тащит за собой громоздкие кровати к моей парадной, но шутки этой я тогда не понимала. Прошло время, и он оказался прав. Во мне определённо была некая доля обаяния. Любовные записки в виде бумажных самолётиков буквально атаковали мои окна, а просыпаясь, моё крыльцо утопало в цветах, букетах, корзинах цветов. Из всех моих юных обожателей был только один, перед чьим шармом я готова была сбросить свои трусики. Я познакомилась с Романом Полански на одном званом обеде в Малибу, и между нами мгновенно пробежало электричество. В конце вечера он попросил мой номер телефона и позвонил уже на следующий день. Точнее, звонил не он, позвонила его секретарша, и спросила, могу ли я пообедать с ним. Я тогда подумала, что, вероятно, телефон был только у его секретарши.

— Почему он не позвонил сам?

Спустя пять минут телефон зазвонил снова, и мы с мистером Полански договорились о встрече. Он сразил меня чёрным Роллс–Ройсом и отвёз меня в одно уютное небольшое бистро, «Чёрный кролик» на Робертсон. Хотя Роман был вдвое старше меня, но выглядел он ненамного старше других парней, с которыми я ходила на свидание. Элегантный, образованный, с ним мне было очень легко. За обедом я рассказала ему о своём детстве, затем он — о своём, как ему удалось выжить в Польше времён войны, сказал, что его мать была замучена в одном из концентрационных лагерей. Мои глаза набухли, и я не могла сдержать рыданий; он действительно многое перенёс. Горечь моих детских переживаний не выдерживала сравнений. Наше следующее свидание состоялось в Малибу, где он остановился. Мы пообедали рано, затем поехали посмотреть Арло Гатри в «Ресторане Алисы». Когда кино кончилось, было уже поздно.

— Почему бы тебе не остаться, — предложил он.

Сказал, что утром ему нужно быть на студии Парамаунт, и по пути бы подкинул меня. Нет–нет, воспротивилась я, мне срочно нужно быть дома, меня там ждёт мой сынишка.

— Ну, раз так, — сказал он, — раз ты не можешь, почему бы тебе не взять мою машину, чтобы вернуться в город, я бы заехал за ней утром.

Если бы только мистер Полански знал, что я так и не научилась водить машину! Мой опыт вождения ограничился игрушечными машинами на огороженном автодроме Аутопии в Диснейленде. Тем не менее, я храбро приняла его предложение.

— Давай только немного прокатимся вокруг парковки, покажешь, как ею управлять, — выдала я свою неопытность.

— Не может быть, но ты хоть умеешь отличать педаль газа от тормозов?

— О, да, я всегда это делаю, — хихикнула я.

К счастью автомобиль оказался с автоматической коробкой передач, и я худо–бедно довезла себя до Голливуда.

Мой маленький уютный домик на Бронсоне очень скоро стал местом постоянных рок–н–ролльных посиделок, и голливудские ночи превратились в незабываемые музыкальные искания. Эрик Клаптон подарил мне на восемнадцатилетие гитару Гилд и показал мне несколько аккордов, чтобы я могла играть Badge. Часто звонил Джими Хендрикс, в своей особенной, немногословной манере: «Это Джими… ты не будешь против… было бы удобно, если я побуду у тебя некоторое время?»

Думаю, ему нужно было побыть одному, нужно было место, где он мог бы укрыться от этих женщин, бесстыдно преследующих его. Он не расставался с гитарой, и я, бывало, спрашивала его: «Не сыграешь мне Little Wing, покажешь мне аккорды?»

У меня было много симпатичных ухажёров, но никто из них так и не смог тронуть моё сердце, пока я случайно не встретила божественного Джимми Пейджа. Хизер мне много о нём рассказывала, но никакими словами нельзя описать его обольстительное очарование и шарм, от которого щемило сердце. И не его гибкость, не изысканность вкуса, не рок–н–ролльная внешность или его прерафаэлитское ангельское лицо и мягкие длинные кудри. А необъяснимый тлеющий огонёк его глаз, как если бы он владел некоей тайной, которой решит поделиться с тобой однажды. Это не был просто поцелуй — он завладел моей душой. Я никогда не улетала в такой мрак, в такую чувственность как с Джеймсом Патриком Пейджем. Он пленил меня рассказами об английской глубинке, о своём уединённом имении Пангбурне, обнесённом впечатляющим рвом. При нём я всегда чувствовала, будто окружена туманами Альбиона.