Пегги Касерта - Вместе с Джанис

Кимми нахмурилась, но не проронила ни слова. Похоже, думала, что всё это немного глупо. Мы перестали ласкаться, а машина начала отчаянно раскачиваться из стороны в сторону. Затем послышались сосательно–чавкающие звуки, и машина временно перестала трястись.

Но тут раздался снова громкий шёпот Джанис:

— Миленький, войди в меня снова.

Машина закачалась, и даже сильнее, чем в первый раз. Лишь слабые скрипы приглушённо доносились откуда–то из–под днища машины, да хлюпающие звуки его орудия, то проникающего, то выходящего из неё, смягчаемые мычанием, хихиканьем и шёпотом Джанис: «Да, миленький… Да, сладенький… Да, родненький…»

Чуть позже, мы решили не досматривать картину до конца, а заехать в какой–нибудь бар, где Джанис могла бы «привести себя в порядок» (немного Комфорта, как она любила шутить), ведь она ещё не вполне переключилась, — и поехали в Кофе—Галерею, где она встретила знакомого нарка. Она явно нуждалась в смаке, и стала просить его срочно достать ей немного. Он сказал, что постарается для неё, и Джанис протянула ему сорок долларов.

Меня всегда изумляло в Джанис то, что в те моменты, когда у неё не было чем подкрепится и, несмотря на то, что она знала, что в какие–нибудь двадцать четыре часа её поставщик из Лос–Анжелеса мог доставить товар, ей всё равно, во что бы то ни стало, требовалось самой исправить положение. Деньги у неё всегда были при себе, и, думаю, она была уверена, что подойдя к любому неряшливо одетому нарку, тот ей обязательно найдёт дозу за лишние полста долларов сверху или пообещав ему часть смака.

175

Джанис часто сгорала в подобных ситуациях. И этот был ничем не лучше. Мы ещё потусовались вокруг Кофе—Галереи достаточно долго, времени бы этого хватило, чтобы сто раз вернуться ему с героином (а Джанис, по её словам, его хорошо знала). Но он так и не нарисовался на горизонте. Сначала Джанис немного побушевала, что он исчез с её сорока долларами, но затем всё же отнеслась к этому философски.

— Я не удивлена, — наконец, произнесла она, когда мы уже собирались уезжать. — Бедный сукин сын, ему наверно срочно нужно было подкрепиться, а денежек нет. Знаешь, иногда я думаю, что совершаю такие поступки сознательно, с какой–то определённой целью. Мне трудно заставить себя предложить денег подобным людям, боюсь их унизить, что ли, но мне ужасно хочется, чтобы у них они были, они выглядят такими, мать их, несчастными, жалкими. Поэтому даю им возможность получить деньги наиболее приемлемым для них способом, чем просто сунуть их им в руку.

Джанис обернулась на своего Лил—Абнера, буквально, пожирающего глазами эту мадонну наркоманов, и обняла его за талию.

— Что с того, мать твою, — сказала она. — Ты же поможешь мне заснуть сегодня ночью, а завтра Джордж уже привезёт мне это дерьмо из Лос–Анжелеса.

Прошло около четырёх дней. Заходит в мой магазин Джанис, такая вся задумчивая, тихая, даже не узнать её.

— Ну, вот, нет больше моего Лил—Абнера.

— Ты его прогнала, да? — спросила я.

— Чёрт, нет, дружок. Это было восхитительно. Мы кувыркались, сосались и лизались столько, что я стала опасаться за наши внутренности, как бы они не вывернулись наизнанку.

— Но тогда, что же случилось? Как так получилось, что его не стало?

— Ох, дружок, он стал таким рассеянным, а его, эти выпученные глаза. Знаешь, у него перестал вставать. Мне приходилось трудиться над ним час или два. Но мне он очень нравился. Пару ночей я просто не слезала с его оглобли, я бы любила его и дальше. Но, дружок, я не могу серьёзно отнестись к такому дитятке как он. Слишком он молоденький для меня. Мне же двадцать шесть, и я не могу позволить себе влюбиться в ребёнка, как думаешь, разве могу?

176

Вопреки недостаткам ансамбля Squeeze, по всей стране раздавались требования, чтобы Джанис выступила с концертом, и Альберт Гроссман, Макиавелли в своей области, затеял игру в кошки–мышки при заключении контрактов с залами и выдаивал из них всё до последней тысячи ради Джанис. Она стала получать тридцать, сорок, даже пятьдесят тысяч долларов за выступление, из которых оплачивались транспортные и прочие расходы, неизбежные при любых гастролях. В результате в тот год её не было в городе большую часть июля и первые две недели августа. Пересекая всю страну, города, из которых она звонила мне, следовали один за другим. В начале августа прошёл её запоминающийся концерт на поп–фестивале в Атлантик–Сити, а из Луизианы, очередного её города, нового куста по–сумасшедши распланированного тура, она позвонила мне.

— Привет, солнышко, — услышала я её, после нескольких минут прерывающейся связи. — Я никак не могу решить, ехать мне в Вудсток или нет. Как думаешь?

Со времён Мемфисского фиаско, я остерегалась ей что–либо советовать, но в этом случае я не колебалась ни секунды.

— Абсолютно.

И прежде, чем я успела продолжить, она спросила почему.

— Будь я на твоём месте, я бы съездила, дружок. Это — фестиваль и, похоже, обещает быть одним из самых крупных.

177

— Думаешь, из самых крупных?

— По слухам, из того, что мне удалось узнать, да. Определённо, да.

— Ты уверена? Самый крупный в этом году?

— Думаю даже, может стать фестивалем всех времён.

— Почему ты так считаешь?

— Дружок, все, кого я знаю, все с кем я разговаривала, все собираются ехать. А это ведь Сан–Франциско. Подумай, если все местные музыканты собирают последние деньги, чтобы добраться туда, а те, у кого их вообще нет, едут стопом на восток, представь только, как много народу, живущего поблизости, соберётся в Вудстоке. Ведь каждый кошак из Нью–Йорка, который способен передвигаться, каждый появится там!

— Да, звучит убедительно.

— Думаю, ты совершишь ужасную ошибку, если не поедешь.

— Ладно, солнышко. Мне кажется, ты совершенно права. Я чувствую это.

Помолчав, добавила:

— Солнышко, я ужасно соскучилась. Я просто без тебя не нахожу себе места, на гастролях особенно. Ты даже не представляешь, как много разного здесь происходит, а мне так не хватает твоих советов и поддержки!

— Но, Джанис, ты всегда мне можешь позвонить.

— Да, конечно, но есть совсем другое, что мне нужно от тебя. Многое, что нельзя сделать по телефону.

— Я тоже скучаю о тебе, куколка, — сказала, и такая привычная ноющая боль поползла вниз моего живота.

— Солнышко, — сказала Джанис, ясным, звенящим, как у ребёнка голосом. — Почему бы тебе тоже не поехать?

— Не думаю, что смогу. Кимми…

— Послушай, я не поеду туда, если ты мне сейчас же не пообещаешь приехать.

— Куколка, но…

— Всё, решено, — произнесла она грозно. — Мне, мать его, наплевать, что думает этот Гроссман или ещё кто. Я не выступлю на этом, мать его, концерте, если ты мне не пообещаешь быть там вместе со мной.