Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Другим не менее элитным клубом был клуб Сцена в Хам—Ярде, где мы сыграли свои первые лондонские концерты, и ставший в скором времени местом, где собирались все городские Моды. Остаётся перечислить остальные не менее значимые клубы: клуб в Илинге Алексиса Корнера Ритм–и–блюз, Фламинго на Уордаур–стрит братьев Рика и Джона Ганнелли, и «Мешок гвоздей» недалеко от Карнаби–стрит, а также Скоч–в–Сент–Джеймсе, Килт в Сохо и Кромвеллиан на Кромвел–роуд.

*

Однажды в Кромвеллиане, это было день рождение Кармен, девушки Джорджи, все посходили с ума. Да, конечно же и Клайв был там, что твой Джорджи Фейм. Да, что говорить, собрались все, и Эппи, и Рик Ганнелли, и Ринго. Ринго оделся как арабский шейх — вылитый шейх, со своей новой бородой. Эппи надел на себя балетную пачку балерину, а лицо раскрасил как у циркового клоуна — одну сторону белой, другую чёрным гримом. Он с ног до головы обрызгался золотистым спреем, а Рик — младенцем с огромны подгузником на его необъятном теле.

Пол МакКартни — в форму лейтенанта Юга времён Гражданской войны, и это очень ему шло. Усы, сигара. Потрясающе.

И тут я увидел Джорджи. Ну, попробуйте угадать, кто? Распутин, тот самый сумасшедший монах. Вид и на самом деле был грозен — с огромной бородой. Да, поистине фантастическая вечеринка. А Кармен, спросите вы? Конечно испанкой. Надела настоящее старинное испанское платье, выдержанное в традициях, классная вещь.

Еда — тоже на высоте. Гостей было много, но места для танцев хватало. Думаю, не мне одному день рождения Кармен запомнился на всю жизнь. Я в очках, накладных усах, в деловом костюме, воротничок и галстук, всё такое. Чудо, но меня никто не смог узнать. Гудели все три этажа бедного Кромми.

Джорджи страшно вращал глазами и, запуская всю пятерню в чёрную бороду, вытирался ею после каждого глотка красного вина.

— Ты только посмотри, как они дурачатся! Дети!

Я повернулся и увидел, Рика и Эппи на самой середине танцпола. Рик, как херувимчик–переросток, пытался смутить Брайана Эпштайна. Но Эппи был на высоте и тоже сильно нагруженный. И в такой весёлой компании, смутить его нелегко, и только не в тот вечер. Гордым видом ступая, вдруг пошёл шагом примадонны. Рик попытался подхватить Эппи, но промахнулся и оба рухнули на пол. Взрывом хохота откликнулись наблюдавшие эту картину. Эппи пытался продолжать танцевать, держа нос по ветру. Как кит в море. Плохой рыболов Рик, но Эппи не собирался сдаваться. Они начали кататься по полу как два больших малышика, и пока ещё картина не стала внушать отвращение, я бросился к огнетушителю, одному из таких, которые делают пену.

Увидев, задуманное мною, Распутин загорелся завистью. Все — в истерике. Рик и Эппи — два голышика в пенной ванне. Он шагнул ко мне и, толкнув, закричал мне прямо в ухо, стараясь перекрыть вой толпы и громкую музыку:

— Бёрдон, если играешь в пожар — играй с огнём! Поехали! Покажу как надо.

И, вытащив из кармана зажигалку, направился прямо к задрапированным декорациям и завешанным шторами стенам и… стал их поджигать. Тут же приехали пожарные в ярко жёлтых робах и касках, держа наготове пожарные рукава. Все участники высыпали на улицу, одни смеялись и не могли остановиться, другие плакали и их трясло от ужаса. У меня была с собой ампула с амилнитратом, и я поделился ею с одним из друзей, чтобы не умереть от смеха.

*

Наше первое лондонское выступление состоялось в клубе Сцена, приютившимся в вымощенном булыжником переулке Хем—Ярд, а ныне заведение с чрезмерно высокими ценами. Мы попали на период его трансформации из чисто джазовой норы в рок–клуб. Посетителями его были на тот момент военнослужащие Американских ВВС, в большинстве своём чёрные, поэтому нет нужды говорить, что диск–жокей следил за всеми новинками, и в клубе имелась совершенно фантастическая коллекция пластинок. Всё самое свежее, американское.

Перед клубом разыгрывались целые баталии из–за девчонок между американскими солдатами и ямайскими. Тебе бы вовремя удалиться на цыпочках, но это возбуждало. Пурпуровые сердца были в ходу каждый день — их можно было найти в Сохо везде, всего за несколько пенсов. Во время наших выступлений до нас доплывали облака сладковатого терпкого дыма, заполнявшего всё пространство клуба, добавляя таинственности в наши перевозбуждённые головы.

Находящийся в самом центре танцпол был небольшим и по субботам с трудом вмещал не более двухсот танцующих, запакованных как сардины в бочке. Но если вы приходили, например, во вторник, могли с лёгкостью потанцевать под отличную музыку среди двадцати–тридцати таких же как вы желающих отдохнуть. Не стоит и говорить, что сцена была крошечной. Передвигаться по ней не было никакой возможности и мне часто приходилось просто сходить вниз и петь с пола, рядом с танцующими, а иногда и самому к ним присоединяться. Почти вся она была занята ударной установкой Хилтона и роялем, Час же нашёл себе на сцене нишу и туда втискивался каждый раз, так что для меня пространства уже не оставалось.

Итак, получилось, что я оказался в первых рядах, а всё из–за этого огромного белого слона на трёх ногах, оставшегося в наследство от ночного клуба — джазовые музыканты обычно имеют обыкновение аккомпанировать себе на таких монстрах.

Всё же однажды мне удалось выпустить всю накопившуюся к нему ненависть. Может, конечно, виною были пурпуровые сердца, но должен сказать, чувствовал я себя в тот вечер отлично. На мне были ковбойские сапоги, ну, и почему нет? Я и взобрался на этого белого монстра. Должен заметить, что одна единственная его функция, которую он выполнял в клубе — это свободная плоскость для опустошённых бокалов. И когда, наконец, мне удалось на него залезть, я начал прыгать в такт музыке. Фужеры, рюмки, стаканы захрустели под толстыми кожаными подошвами моих сапог. Публике это страшно понравилось, народ буквально сошёл с ума. К великому удовольствию моих ребят, а особенно радовался Алан Прайс, ненавидящий его до дрожи в коленях, я прыгал долго и яростно. Он даже, знаете, ни разу не притрагивался к его клавишам, считая его простой столешницей для использованной посуды, но этот стоял там и убирать они его никуда не собирались, так что мне предстояло сделать всё за них. Я продолжал прыгать на радость всем, но тут от крышки рояля откололась большая щепа, за ней другая, затем моя нога провалилась на струны. Господи, какой сладостный это был звук! Особенно, когда Алан поднёс к ним микрофон. Вы бы видели его улыбку, когда он держал шуровский микрофон рядом с лопающимися струнами! Но тут трое вышибал, дежуривших у дверей, направились прямо к сцене бесцеремонно расталкивая локтями публику, решив, видно, поинтересоваться у нас, что, чёрт побери, здесь происходит. К тому времени, как они до меня добрались, от рояля, благодаря помощи со стороны аудитории, практически ничего уже не осталось. Громилы, наконец, добравшись до сцены и увидев перед собой груду бесформенных обломков зашлись безумным хохотом. Оказалось, они тоже его тихо ненавидели.