Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

— Эге, а кто из вас лев? Ну же парни, порычите в камеру, как один большой голодный зверь. Все вместе! — без тени смущения продолжил он.

«Мать его, что за чёрт», — подумал я и опускаюсь на четвереньки в своём новёхоньком итальянском костюме.

— Ну же, парни, только один разочек, специально для папочки. На четвереньки и рычим как звери!

И что вы думаете, все как один, начиная с Часа, выстроились в линию, встали на четвереньки и рыкнули на всех этих людей, как настоящие дикие звери. Ещё им было интересно узнать, разве в состоянии белый петь блюзы?

Вернул меня на землю Джон Стил. Он вертел в руках номер Нью—Йорк-Дейли—Ньюз, открытый на странице объявлений.

— Смотри, Эрик, Джеймс Браун выступает в Аполло. Вот это да!

А тем временем визжащие цыпочки выстроились в очередь за нашими автографами. У одной, четырнадцатилетней пуэрториканочки, ни блокнота, ни ручки. Стоит улыбается. Ну, и как прикажите, мне дать ей автограф? Она медленно опускает широкий ворот своего свитерка. Две гордые смуглые сисечки появляются прямо перед моим лицом. Здесь! Но её тут же выводят двое копов. Я не мог дождаться, и не выбежать на улицу вслед за ней. Но, к несчастью, был оттеснён визжащими поклонницами. И если голова одного из нас возвышалась надо всеми, тут же с улицы доносился взрыв воплей, стоящих внизу и не попавших внутрь. Опасность этого мы осознали, когда Джонни оказался прямо у окна — оглушающе взвизгнули тормоза. Мы бросились к окнам. Прямо под нами внизу какая–то девушка, завидев голову Джона, бросилась перебегать улицу, не дождавшись зелёного.

Время от времени оливковокожий пытался собрать нас вместе, чтобы отвести нас вниз в подземный гараж, где нас ждали наши Кадиллаки. Наконец ему это удалось, и мы медленно выехали на улицу, облепленные со всех сторон улыбающимися лицами. Игра состояла в том, чтобы как можно аккуратнее набрать скорость, оставив их позади себя. Мы чуть отъехали от Мотор—Инн в сопровождении главы Метро–Голдвин–Майер, Франка Манчини, парня с очень специфическим чувством юмора — как шутят только истые обитатели Большого Яблока. Несколько ребят побежали по тротуару вдогонку за нами. Наши лимузины добавили скорости. Удивительно, но один из ребят не отстал! В руках у него ручка и наша пластинка, и со всего размаха врезается он в фонарный столб, падая навзничь. Кадиллак по тормозам. Парень без движений. Шофёр сдаёт немного назад. Манчини через затемнённое стекло:

— Эй, парень, ты не ушибся?

— Э… думаю, нет.

Восторженными глазами смотрит он на нас, забыв всё на свете.

— Он в порядке, поехали, — скомандовал Манчини шофёру. — Эй, парень, помни, покупай пластинки, покупай пластинки, покупай пла–с–тин–ки!!!

Майка Джеффери мы не видели пока не приехали в Нью—Йорк. Он был с головой загружен работой, это случалось, когда что–то начинало идти не так. Он вникал во все мелочи, даже такие, как запись группы для коммерческой рекламы жевательной резинки Риглис—Сперминт. И у нас уже была пластинка, которая заняла первые места по обе стороны Атлантики! Отличная работа, Майк.

— Что–нибудь ради хорошего для нас, Майк?

— Что–нибудь ради хороших денег, — с гордостью взглянув на контракт, проговорил Майк. — Остаётся минутное дело: чиркнуть вам здесь, здесь и здесь, чтобы он запел.

Нас не спросили, с нами даже не посоветовались, просто потребовал поставить свои подписи, и всё. Во мне начало расти недовольство манерой, с какой М. Дж. вёл дела. Я уже писал, что испытал жуткое неудобство, когда во время Американских гастролей он вместе с Доном Арденом надел на нас эти блестящие костюмчики и потребовал пригладить и зачесать волосы. Я сердцем понимал — это не наше, это от дьявола. Нас любили за то, какие мы есть сами, простые дети шахтёрского Ньюкасла. И это прекрасно до тех пор работало. Кому нужны чистенькие мордашки? Для рекламы жевательной резинки, если только. Моё мнение, с чистенькими мордашками не становятся настоящими командами. У меня сводило живот от одной только мысли, что нам, прямо на наших глазах, не спросив, подрезают крылья.

Возвращение в Англию совпало с выходом нашей третьей сорокопятки, выпущенной следом за «Домом восходящего солнца». Это была моя с Аланом совместная работа, I'm Crying. Она родилась там, чуть ли ни в первые дни наших Американских гастролей. И чтобы выпустить пластинку в Англии Джеффери отправил нас самолётом домой, а заодно и выступить в Ready, Steady, Go! и в других телепрограммах. Идея заключалась в том, чтобы снять нас прямо с гастролей, не прерывая план концертов. Большой риск, но и шанс не мал. Мы улетели из Нью—Йорка сразу после шоу Эда Салливана, у нас даже не было времени смыть грим. Спали мы в самолёте и проснулись уже, когда приземлились в Лондонском аэропорту, обнаружив, что погода дома ужасная, а нам ведь предстояло ещё добираться до Манчестера. А потом ещё и Глазго. Нам потребовалось два дня на дорогу из Глазго на юг, и, естественно, мы опоздали на Ready, Steady, Go! и сбили им все планы. В придачу, когда мы вернулись в Америку, оказалось, что пропустили два важных выступления.

Наши руководители приложили кучу усилий, чтобы вернуть нам приличный, по их мнению, вид и чтобы мы, не дай Бог, не сболтнули чего лишнего. Хотели быть уверены, что мы не начнём говорить про Вьетнам или делать политические заявления, даже наняли нам хореографа, чтобы он научил нас ходить по сцене! Ненавижу! Чушь какая–то. Но не подумай, что каждую минуту мы излучали ненависть, мы вдоволь посмеялись друг над другом. Но, что за чёрт? В итоге мы вошли во вкус, да и обошёлся он нам не дёшево.

Одним зимним морозным днём я сорвался. Мне надоели утомительные однообразные репетиции, душные встречи и конференции и этот чёртов пятидесятый этаж на Манхаттане с подёрнутыми инеем окнами. Счета, стопки документов на круглом столе орехового дерева. Я встал. Извинился. Спустился на лифте вниз и вышел на улицу.

Шёл снег. Вокруг кружились снежинки, и было чертовски холодно. Но мне было наплевать. Взяв такси, я поехал в Гарлем. Остановились у Аполло. Увы, закрыто. Тротуары завалило снегом, и продрог я до костей. Но я здесь, на этом знаменитом месте, наконец–то, и уходить я не собираюсь.

Оглядываюсь, всеми неонами высвечиваются великие имена. На той неделе Джеймс Браун был на самом верху, и Отис Реддинг, и Биби Кинг, и Shirells. О, мой Бог! Я стою на этом тротуаре почти по колено в снегу, и мне остаётся только смотреть на освещённые афиши!

Замёрз, хотелось срочно куда–нибудь зайти согреться. Рядом с Аполло замечаю вывеску «Палм бар». Внутри жарко, пахнет жареными рёбрышками с овощами, выпивкой и духами женщин. Стойка уставлена всевозможными ликёрами, но в самом дальнем конце — всё же свободное место для таких замёрзших дудликов, каким оказался я. На крошечной сцене укороченный Хаммонд с колонками Лесли, за ними — ударная установка и тарелки.