Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Я поставил мою выпивку на стол и попросил счёт, бармен принёс его и я расплатился. Только мы собирались встать и уйти, как кто–то положил мне на плечо руку.

— Эй, послушай, брат, мне необходимо объяснить тебе, почему тебя мы не позвали, дружище. Я хочу сказать, что все мы были бы рады с тобой сыграть, но мы совсем забыли предупредить тебя, что в этом городе существует одно правило, в Новом Орлеане запрещено белым и чёрным пользоваться одним и тем же микрофоном, ты понимаешь, что это значит? Это жёстко, дружище, но… полное дерьмо, что я ещё могу сказать?

Я стоял, слушая его с открытым от удивления ртом. И не верил своим ушам.

— В самом деле? — с недоверием переспросил я.

— Ты уже слышал, дружище, мне противно повторять это. Чёрные не имеют права пользоваться теми же микрофонами, что и белые, так написано в правилах.

Я вдруг почувствовал в себе жалось пополам с сочувствием к моему чёрному супер–десантнику. Я испытал на себе боль тех же предрассудков, что приносили и ему. И подумал, что вот она реальность, которую я встретил впервые в Миссисипи, когда увидел отдельные туалеты для цветных и белых, но только теперь я смог почувствовать, что же это означало на самом деле. Солдат поймал моё настроение и предложил:

— Эй, не навестить ли нам Алжир? Об этом месте многие мои чёрные братья рассказывали, хотелось бы посмотреть самому, что скажешь?

— Да, наверное.

Я тоже был страшно голоден. И подумал, что, может быть, это единственный шанс отведать южной кухни, о которой я так много слышал. По крайней мере, мы поедим. И прыгнув в такси, поехали искать Гамбо.

Совсем как Бурбон–стрит, Алжир представлял из себя шумный муравейник, столики на улицах, всё в движении. Отовсюду слышна музыка. Поразительно, но это место не посещалось туристами, это была обычная атмосфера чёрного района Алжира Нового Орлеана. Мы высадились у места, где стоял отличный музыкальный автомат. К тому же у них оказалось превосходное меню.

— Эй, — воскликнул солдат, выхватывая из моих рук меню, — позволь мне. Я кое в чём разбираюсь, особенно в этой южной еде — разреши мне заказать ужин для тебя.

После сражения с огромной тарелкой, доверху наполненной жареными рёбрышками, горохом и чёрной фасолью, я подошёл к музыкальному автомату. Великолепный экземпляр, заполненный отличной музыкой. Но тут двое солдат вошли в ресторан. Безукоризненно одетые, сверкая нашивками и наградами и стреляя глазами, они как–то очень странно посмотрели на моего товарища. Они, оба чёрные и гордые, внимательно оглядели всех, но с явным презрением к моей особе. И пусть те двое были в форме, а мой товарищ нет, в присутствии своих сослуживцев он тут же превратился в бравого чёрного солдата. Стали смеяться, шутить и дружески хлопать друг друга по плечу. Я направился к нашему столику, сел и вернулся к своей выпивке, кивнув им и поприветствовав. Три стриженые наголо головы сияли, мерцая в свете зажигалок, двигаясь взад и вперёд, прикуривая сигареты, щёлкая зажигалками, болтая, перебивая друг друга, о каких–то армейских новостях, в чём я совершенно ничего не смыслил. Мой чёрный десантник про меня забыл, окунувшись в свой родной мир. Я взял такси и поехал через весь город в строну Французской части, с удивлением обнаружив, что всего только час десять ночи. Мои ребята договорились встретиться там около двух. Красивые бульвары, освещаемые газовыми фонарями заслоняемыми колышущимися кронами деревьев и отбрасывающими танцующие тени на мокрую брусчатку улиц. Я чуть не проехал мимо них, одетых в одинаковые костюмы. Они стояли на углу Бурбон–стрит, пялясь на окно в четвёртом этаже, в котором было видна танцующая женщина, стоящее зрелище, такого я никогда прежде не видел. Женские формы в ясных чётких линиях, тенями на окне увеличивались раза в три–четыре, и руки, и ноги, и грудь. Она расчёсывала свои длинные волосы. Тремя этажами ниже того окна, горел красный фонарь. Не отрывая взгляда, я полез в свой бумажник.

— У меня осталось пятьдесят баксов, — сказал я Часу.

— Алан уже узнавал, — отозвался Час. — Это будет тебе стоить три сотни за ночь, а у нас на всех всего сто восемьдесят пять, но мы все уже спеклись, я хочу сказать, все глаза проглядели.

Мы снова посмотрели вверх, на колыхающийся силуэт.

— Будем тащить соломинку, как бы там ни было, ста восьмидесяти пяти хватит на билет, должно сработать, есть шанс.

Джонни вытащил пару сигарет из пачки, разломил одну и зажал между пальцами.

— Ну, Час, которая короткая из них?

— Значит, которая? Фу, чёрт, длинная, мать её, — выругался Час.

— Ну, твоя очередь, Алан, ну, которая короткая?

— Чёрт, длинная.

— Хилтон, теперь ты.

Хилтон, не говоря ни слова, с лицом расплывшимся в улыбке, повернулся и беззаботно вытянул… длинную. Даже он крякнул, и с лица его слетела улыбка, когда до него дошло, что он вытянул не ту. Настала моя очередь. «Ну, же, короткая, давай, короткая». Тяну. Короткая!

— Окей, — ухмыльнулся я. — Выворачивайте карманы.

Пройдя резную чугунную решётку ворот, я очутился в чудесном саду среди цветов, под кронами пальм и магнолий, склонивших свои головы над фонарями улиц и отбрасывающие причудливые разноцветные тени на дорожки, прямо мне под ноги. Психоделическими цветами растекаясь по моим кровеносным сосудам.

До меня донеслись звуки гортанного саксофона Эрла Бостика. Он так исполнял фламинго, что, казалось, ещё чуть–чуть и у меня вырастут крылья и полечу. Невысокая и пухленькая с округлым личиком чёрная дамочка возникла в дверях.

— Добрый вечер, как дела?

— У меня есть немного денег и хочу их потратить, и интересуюсь, смогу ли я у вас их оставить?

— Ну, немного денег доставят вам немного удовольствий, но всё равно входите, испытайте вашу удачу, осторожно, здесь ступеньки. Я буду вашим провожатым в страну несбыточных снов, — произнесла она.

— Я готов увидеть их, — улыбаясь и кивая в сторону лестницы, ответил я.

— Будь осторожен, сынок, многое, что ты увидишь, будет только тебе казаться.

Сунув руки в карманы, расправил брюки и снова сказал:

— О, мадам, у меня не так много времени осторожничать, оставим это на потом. А сейчас, я знаю, чего хочу.

— Да, но у нас на всё своя цена, — резко ответила мне, — здесь всё стоит денег.

Я сунул ей полторы сотни.

— Вот, — подмигнул я ей, — это вам. Хватит?

— Да, вполне, — кивнула она.

А я поставил ногу на ступеньку винтовой лестницы, ведущей вверх, к исполнению моих снов. Откуда–то из глубины до меня доносились звуки гитары, растворяющиеся в жарком воздухе ночной Луизианы.

И вот, наконец, тот этаж, где мы видели её в окне. Она по–прежнему расчёсывала свои длинные волосы, волнами ниспадающие на её осиную талию. Оливковокожая, в тунике из зелёного шёлка, а золотистые босоножки на высоченных шпильках только оттеняли её точёные ножки. Когда я вошёл, она подняла глаза.