Александр Колкер - Лифт вниз не поднимает

Все объяснимо. Явно перекормили порнухой. Наступило удушье. Пришло время ретрухи.

Приведу остроумное суждение Миши Жванецкого по этому вопросу:

— Когда поют без штанишек, я не возражаю. Мне это даже нравится! Но где же мелодия?.

У нас с мелодиями был полный порядок.

На последнем концерте в Минске весь зал вместе с президентом Беларуси Александром Лукашенко пропел все мои шлягеры. Со словами.

Всего было восемь концертов и двенадцать банкетов.

Меня убивали трижды.

Может быть и больше, но три раза я помню совершенно отчетливо.

Первый раз, когда была запущена “утка” о моем побеге в Израиль. Об этом я рассказал.

Второй раз меня убивали физически. Меня убивал лось…

Свою оперу-фарс “Смерть Тарелкина” я разучивал с актером Большого драматического театра сам. Это мой принцип.

Некоторые композиторы являются в театр лишь на генеральную репетицию. Некоторые вовсе на премьеру. Ну и результаты соответствующие.

Георгий Александрович Товстоногов, приняв к постановке мою оперу, мурыжил меня еще два с лишним года, прежде чем разрешил приступить к музыкальным урокам.

Только потом мне объяснили, что мастер ожидал присвоения “Гертруды” — Героя социалистического труда. А такой острейший спектакль, как “Смерть Тарелкина” мог бросить гень на золотую звезду героя.

Мои уроки продолжались десять месяцев. За все это время Георгий Александрович ни одного раза не всунул свой необъятный нос в мой класс.

Товстоногов был не только выдающимся режиссером, но и умнейшим тактиком. Он просто мне не мешал.

Ему всё доносили. Доносили сами артисты. Материал им нравился. Им нравилось петь трудные арии и веселые музыкальные сцены, хоровые эпизоды и вокальные дуэты…

Премьера оперы состоялась 31 декабря 1983 года. В этот день завершился мой многолетний зруд над музыкальной трилогией.

Мама правду говорят !Эта фраза стала нарицательной после первого представления. Двенадцать лет спектакль в репертуаре Большого драматического театра им. Товстоногова.

…В июле 1983-го у меня образовалось”окно” — три свободных от репетиций дня. Маша посоветовала приехать к ней на дачу. Глотнуть свежего воздуха.

Я мчался по Таллинскому шоссе, предвкушая встречу с близкими. На всякий случай включил дальний свет. Скорость приличная. Километров сто-сто десять.

Возле поселка Куты, не доезжая Кингисеппа, на капот моей машины прыгнул лось. Бык весом пятьсот килограмм! Удар пришелся в передние стойки кузова, прямо в лобовое стекло. Крыша машины оказалась на багажнике.

Говорят, по ночам лосей гоняют волки. Лоси, спасаясь от волков, вылетают из придорожных кюветов на свет фар и убивают других ни в чем не повинных млекопитающих.

Я был весь в лосиной шерсти и в крови. Но судьба и низкий рост спасли мне жизнь. Надо признаться, что ростом я не вышел. Всего 162 сантиметра. Это утром, после сна. К вечеру — 161.

Когда по Каменноостровскому проспекту едет черная “Волга” без шофера, гаишники знают — это Колкер. Все в порядке!

Мне удалось удержать машину, больше напоминающую кусок искореженного железа, на шоссе. Никакого лося я не видел. Просто был сильнейший удар.

Мимо равнодушно проезжали легковые машины. Сочувственно качали головами водители. Испуганно таращили глаза пассажиры.

Подобрала меня одна семья из Ульяновска. Они путешествовали по Прибалтике. Границ тогда не было…

Все хлопоты по восстановлению автомобиля взял на себя Дмитрий Тимофеевич Воробьев — начальник станции техобслуживания. К нему в Кингисепп приехала Маша. Все было написано на ее лице.

— Мария Леонидовна, не думайте больше ни о чем, — сказал этот улыбчивый негромкий человек. — Езжайте к себе в Усть-Нарву и лечите мужа. Об остальном позабочусь я.

До сих пор убежден, что на периферии, подальше от столичного блеска, живут люди добрые и порядочные. Во всяком случае, их там значительно больше.

“Охотнадзор” прислал мне душевное письмо, где предписывал уплатить солидный штраф за погибшее животное. В письме содержалось также странное требование: перевести деньги почтовым переводом, то есть наличными. Безналичное перечисление “охотнадзор” не устраивал.

Чего же тут не понять. Пятьсот килограмм колбасы есть, а что налить в стаканы?

Слух о моей аварии взволновал многих. С удивительным единодушием звонившие задавали один и тот же вопрос:

— Что с лосем?!

В третий раз меня убивали по партийной линии.

На партсобраниях я спал. Но однажды проснулся. Это случилось в тот момент, когда секретарь партбюро Союза композиторов Ю. Зарицкий обозвал композитора Ивана Ивановича Дзержинского отребьем. За что? Да просто за то, что, будучи человеком пьющим, Иван Иванович платил партийные взносы нерегулярно.

По правде, это мало кого беспокоило. Страна не испытывала экономических трудностей и финансового недомогания от задержки столь мизерной суммы. Но партийный секретарь, бывший сотрудник совсем немузыкальной организации СМЕРШ (“Смерть шпионам“), а ныне член дружной композиторской семьи, негодовал.

Иван Дзержинский вошел в историю как автор многочисленных опер. Самая известная из них “Тихий Дон” со знаменитой песней “От края и до края…”.

Я попробовал за него заступиться и схлестнулся с самим секретарем партбюро! Пошел в Октябрьский райком партии и потребовал, чтобы Юрий Маркович публично извинился перед Иваном Ивановичем.

Вот тут-то и началось!

Мне ломали шейные позвонки несколько месяцев. Как посмел нарушить субординацию? Кто такой? Собрали экстренное партсобрание — “Персональное дело Колкера”. Создатели “маловысокохудожественных” произведений жаждали крови и требовали моего исключения из своих сомкнутых рядов. Вступился за меня Андрей Петров. Обошлось выговором.

Больше я на партсобраниях не просыпался.

В 1991 году Андрей Павлович напомнил мне, что я больше не желаю быть в первых рядах строителей коммунистического общества.

— Ты опоздал, — ответил я ему, — я уже…

…с Аркадием Исааковичем Райкиным я познакомился в 1970 году. Он пригласил меня написать музыку к спектаклю “Светофор”. От него я впервые услышал прекрасную формулу достижения успеха: “Надо утрудить себя!”.

Иногда он бывал у меня дома, на Черной речке. Здесь я показывал ему музыкальные эскизы к “Светофору”. Слушал он как-то рассеянно, но схватывал всю суть с первого раза.