Александр Бенуа - Мои воспоминания (в пяти книгах, с илл.)

Зовы матери, Мита и мои, разумеется, не возымели какого-либо действия. Бакст попросил меня выставить на выставке в Академий художеств несколько своих старых картин (то были сущие пустячки, и ничего более серьезного у него в мастерской не нашлось),

Есть ли у вас известия о Баксте (франц.).

Он себя губит, бедняга, он плохо кончит (франц.).

Варианты

5G9

он и сам неожиданно явился, но проболтавшись в Петербурге несколько дней, он снова затем укатил в погибельный Париж к своей «Цирцее». Вид у него был сильно изношенный, да и всем своим нравом он более не напоминал прежнего Бакста, являя собой олицетворение рассеянности и самых путаных тяжелых переживаний. Было очевидно, что все его мысли были там, и не столько мысли, сколько весь его «физический состав», все его желания и стремления. Эти желания и возымели верх над всеми другими соображениями, и Левушка, наскоро простившись с друзьями и с семьей (но, кажется, не посетив Бенкендорфа), сел в поезд и исчез, даже не пообещав, что он скоро будет обратно...

ВТОРОЕ МАРТЫШКИНСКОЕ ЛЕТО. -У ТЕНИШЕВЫХ В ТАЛАШКИНЕ. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ В ПАРИЖ

Стр. мечты о Париже несколько тогда померкли. / мечты о Париже Ю2 несколько тогда померкли, несмотря на то, что их оживил было своими восторгами Левушка Бакст. Приехав к нам на целый день, он почти безумолку рассказывал, однако успел кроме того написать с меня (со спины, за работой) довольно удачный этюд маслом. Стр. нежели другие его произведения. / нежели другие его произведе- 104 ния. Однако большого успеха портрет все же среди наших друзей не имел, и причина тому была все та же известная «приблизительность» в рисунке и вообще нечто любительское.

Стр. этой старосветской живописи. / этой старосветской живописи.

112 Мое посещение Пауля Мейергейма затянулось на целых три

часа, и оставайся я в Берлине, я, вероятно, еще ближе сошелся бы , с ним. Да и «добыча», которую я у него забрал, была из тех, что меня радовала,— то был отличный, уверенно сделанный, «крепкий» гуашевый этюд какой-то тирольской деревушки и три чудесных рисунка зверей, из которых два были мной куплены для Тенишевой, третий же, изображавший обезьяну, он, несмотря на все мои протесты, подарил мне с весьма любезным посвящением.

«Пришлось» мне еще посетить в Берлине одного художника,— говорю пришлось, потому что имя его не стояло в моем списке, да и не'" могло стоять, так как я не любил его умелого и холодного, пустого искусства. То был Ludvig Dettmann, который только

570 Варианты

что тогда начал обращать на себя внимание, но на которого некоторые художники возлагали большие надежды. К нему меня усиленно «тащил» Герман, но когда и Мейергейм настойчиво несколько раз повторил фразу о необходимости мне посетить Деттмана, то я не счел возможным от этого уклониться. К сожалению, от личного контакта с художником я получил то же впечатление, как и от его произведений. Это был длинный, довольно худой, еще очень молодой человек, напоминавший типичных немецких студептов, неловкий и резкий в движениях, конфузливый и от конфуза немного нахальный.

Картин у Деттмана на дому не оказалось (они, по его словам, «гуляли по выставкам») и лишь среди этюдов крупного формата два или три отвечали условиям Тенишевского собрания, т. е. были написаны водяными красками. Мой выбор остановился на большом этюде, изображавшем уголок сада, типичном для тогдашних исканий «plein air'a», т. е. серого освещения без солнца (лет пятнадцать назад главой этой «школы» в Париже был балтиец Лепаж). Этюд этот был исполнен мастерски, но все же это была вещь заурядная, и приобретать ее не стоило.

Стр. выкрики газетчиков. / выкрики газетчиков, й опять — до чего все 117 это безобразие не было похоже на те образы Парижа, которые возникали у меня при чтении «La Semaine des Enfants» или романов Александра Дюма пэра. Смутило меня еще то, что та церковь, что стояла у самого вокзала, оказалась мне совершенно незнакомой, а ведь я был уверен, что я все церкви Парижа, и старые и новые, знаю. Мало того, хоть еще было довольно светло, я не мог решить такого простого вопроса, старинная она или нет? '* Стр. Щеня и Фильд снимали / Мастерская Бакста (куда, однако, он нико-

119 го не пускал и где он как будто ничего не делал) находилась доволь

но далеко от нас, тогда как Женя и Фильд снимали

Стр. абсолютное свободомыслие. / абсолютное свободомыслие и коист-

120 руктивные лозунги. Довольно-таки определенный привкус «герце-

новщины» был даже чем-то обязательным, и если только кто-либо

позволял себе не разделять «установок» автора «Былое и Думы*...

то на него склонны были смотреть в лучшем случае как на «без

надежного клеврета ненавистного царизма».

Стр. г-жей Виже Лебрен. / г-жей Виже Лебрен.

120 Левушка Бакст приходил к нам чуть ли не каждый день, но

беседа почти исключительно вертелась вокруг его сердечных дел.

То была церковь St. Laurent. Он&ттаринная, но фасад у нее новый, времени Наполеона III.

Варианты 57Ì

Он переживал убийственное разочарование в той особе, которой он «дал себя похитить» два года назад. Он успел изучить мадам Жоссе до самых основ ее порочного и пустого существа — особенно в периоде, когда она в разгаре их романа заперлась с ним в бретонской деревушке (тогда еще не ставшей модной) Perros-Guirec. Но то были месяцы, если и полные всяких сцен, размолвок и ссор, однако все же еще не остывшей страсти. Бакст, когда-то наш целомудренный и стыдливый Левушка, завершал именно тогда свое, если можно так выразиться, «эротическое воспитание» под руководством женщины, о специальной опытности которой он рассказывал много и подробно. Но затем, по возвращении любовников в Париж, начались более тяжелые между ними раздоры, вызываемые взаимной ревностью обоих и непреодолимой склонностью г-жи Жоссе к самой циничной лжи. Несколько раз Бакст удостоверялся в том, что она ему изменяет (у нее был какой-то богатый покровитель, которого ей удалось первое время прятать от своего amant-de-coeur*, но который затем занял менее затушеванное положение в этом menage à trois **), и в конце концов эти вечные распри закончились почти драматически, когда Бакст в Берлине, куда Жоссе ездила на гастроли, застал ее en plein flagrant délit *** с этим ее покровителем. Но этот случай, завершивший печальный роман моего друга, произошел несколько позже, а покамест он все еще «бился в когтях сирены». Сегодня он принимал решение с ней бесповоротно порвать, клялся (себе и нам), что никогда больше ее не увидит, поносил ее самыми бранными словами, а завтра он или первый отправлялся к ней с повинной или же уступал ее мольбам возобновить порванную было сладко-мучительную связь. Рассказывая все эти перипетии, жалуясь, ища у нас моральной поддержки (но какую поддержку могут посторонние оказывать в делах, в которых властвуют разнузданные страсти?), повторяя свои проклятия и клятвы, Левушка просиживал у нас до глубокой ночи и затем брел но спящему Парижу в свое далекое обиталище '* на пляс Перейр. В обществе Левушки же произошло и наше первое знакомство с Версалем — с тем божественным местом, которое затем в течение всей жизни не переставало меня манить и в котором в два приема мы впоследствии (в 1906 г. и в 1924 г.) прожили «своим домом» особенно приятные, заполненные художественным творчеством годы.