Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Когда пересматриваешь жизненные ценности, понимаешь, что дружба в моей жизни сыграла даже большую роль, чем любовь. Не всегда было рядом в трудную минуту сильное мужское плечо. Зато были друзья. Это их руки таскали меня на носилках по лестницам. Автомашины перебрасывали на не преодолимые для меня расстояния. Теплые души высушивали набегавшие слезы. Заставляли восстанавливать веру. Вопреки боли смеяться. Нет дня в моей жизни значительнее дня рождения, ибо все они, мои друзья, собираются воедино. И тогда мне не стыдно казаться сентиментальной и произносить высокопарные слова благодарности, продиктованные наболевшей, истерзанной душой.

Мы называем смелыми людей, ринувшихся за идею в пекло боя. Но как, если не высшей смелостью, назвать терпение повседневного боя, когда нет для этого никаких идей и никто не ответит, за что?

Прослушала сейчас одно из самых моих любимых произведений Чайковского — «Зимние грезы». И отчего-то вспомнилось, как ту же музыку слушала я по радио в ожидании операции.

…Темная морозная ночь. Путник едет на лошадях, все вперед и вперед. Холодно. Страшно. Он забывается, замерзая, и вдруг пробуждение: не надо света, не надо радости, пусть все остается как есть, только жить, жить! Еще ничего не поздно. Стоит лишь протянуть руку, коснуться плеча ямщика, приказать: назад!

Я слушаю. И мое тело тоже все коченеет от холода. И тоже приходит сомнение: может, и вправду не надо никакой дороги, а только жить, жить… И еще ничего не поздно. Стоит лишь протянуть руку к сигнальному звонку и отказаться от операции: назад!

Но вот музыка светлеет. Что это там впереди? Огни!.. Победа!.. И я успокаиваюсь: все будет хорошо!

Моцарт, Бетховен, Чайковский, Шопен, Григ — вот, пожалуй, мои самые любимые. Что же все-таки из всех видов искусства люблю я больше всего? Да, пожалуй, литературу. Может быть, потому, что она доступнее всего мне? Я оторвана от мира концертов, оперы, балета, музеев и выставок. В «чистом виде» до меня доходит только литература. А остальное — через телевизор, радио, репродукции, которые, кстати, пересылаю потом своим многочисленным корреспондентам, живущим на периферии. И все же — это мой мир, куда я стараюсь не впустить болезнь.

Трудно женщине жить одной. Все парами, парами, с мужьями, а ты все одна. И решать надо все самой. И делать самой. И все-таки мир расцвечен всеми цветами радуги, и от тебя зависит, какие краски преобладают. Александр Довженко сказал: «Один видит лужу, другой — звезды. Что кому». Я предпочитаю смотреть вверх.

Неподвижность — понятие относительное. Ведь кроме движения ног существует еще и движение души. Весь наш внутренний мир построен именно на этом. Мы радуемся, горюем, живем скорее душой, чем телом. Поэтому нельзя, наверное, придавать большое значение поговорке: «В здоровом теле — здоровый дух». К нашему великому счастью, очень часто душа больного человека гораздо богаче души иного спортсмена. Душа человека находится все время в движении. Именно этим, в конечном счете, определяются поступки человека. Михаил Светлов говорил, что может обойтись без необходимого, но не может жить без лишнего. Лишним в его понятии было, наверное, все то, что определяет состояние духа.

Что бы ни случилось, человек, если он родился, должен жить. Обязан жить, даже если невмоготу. Мы должны нести свой крест, пока сама жизнь нас не оставит. Надо терпеть и не роптать — даже этого права у нас нет. Надо принять все как есть. Может быть, жизнь или судьба обернется к нам милосерднее. Боли могут стихнуть, и я хоть немножко сумею встать на костыли. Может быть, случится чудо, и нам с мамой опять дадут путевки в Баковку, и мы еще одно лето проживем хорошо. Значит, будем мечтать о том, как проведем лето. И будем встречать гостей и угощать их вкусными вещами. И дадут нам цветной телевизор, и мы еще увидим, что это за штука. Перейдем шоссе и очутимся в лесу, который покажется нам джунглями. А что? Быть в настоящих джунглях не фокус. А вот из «дремучего» подмосковного леса сделать джунгли — пусть попробуют! И синички станут у нас колибри, дворняги — слонами, а кошки — обезьянами. И будет у нас сказка, настоящая сказка!

Есть, пожалуй, три формы проявления человеческого духа: любовь, дружба, творчество. Все это дается природой не каждому. Именно поэтому так надо их ценить.

Мне посчастливилось — я познала и то, и другое, и третье.

Пережила любовь, которая не умрет до самой моей смерти. Не обделила меня судьба и дружбой. Мои друзья понимают меня без слов. Молча делят трудные минуты. Шумно радуются моим редким радостям.

Ну а творчество? Ах, какие это были дивные времена! Целые дни я писала, лежа в саду на даче. Писалось на таком эмоциональном накале, что вся жизнь переживалась заново. А потом наступали радостные минуты: собирались всей нашей большой семьей на террасе за чашкой чая. И начиналось чтение. Так тревожно билось сердце: понравится ли? Конечно, папа был главным арбитром. Его вкусу я доверяла больше всего. Господи! Как давно, нет, как недавно и как радостно все это было!..

О, какая радость! Мне сейчас прислали альбом с новыми сериями электровозов и электропоездов. Фотографии цветные, все на отличной бумаге. Какие красавцы, вытесняющие постепенно во всем мире остальные виды тяги на железных дорогах! А может быть, тут я пристрастна и фантазирую: тепловозы стоят на своих колесах крепко!

Работать! Работать!

Не могу насмотреться на репродукцию картины Ван-Гога «Горюющий старик». Вся его согбенная фигура, руки, закрывающие лицо, — воплощение безутешного горя. И сразу видится мама в черном платке на коленях у тела мертвого сына. В глазах, всегда готовых распахнуться для радости, неизбывные печаль и отчаяние. Какие слова шептала она сыну одними губами? Быть может, все те же «за что?», которые в тяжкие минуты шептал и он, обращаясь в никуда?

Какое чудо — удовлетворение от каждой самой маленькой победы над болезнью! Летом лежишь в саду в жаркую погоду с высокой температурой и болью. С трудом глотаешь воздух. Неожиданно приезжает редактор снять вопросы по статье. И тогда сразу и жар, и боль уходят на задний план. Я всю себя собираю в кулак и окунаюсь в работу. Мозг отвечает на каждый вопрос четко, мысли логичны. Два часа бьемся с редактором над рукописью. Потом, когда все вопросы выяснены и редактор уезжает, лежишь расслабленная, измученная, в поту, все с теми же болями — и все-таки счастливая.

Один мой приятель, тоже больной, сказал как-то, что каждый год таким, как мы, надо засчитывать за два. Но для кого и для чего этот счет? Разве что для нас самих — мы-то знаем цену каждой странице печатного листа. И если успешно поработала, наверное, в наших условиях это и есть счастье.