Павел Бажан - О науке и не только

Последним я часто пренебрегал, за что неоднократно, а точнее, систематически «награждался» раскаленными частичками стружки, летящими мне в лицо и прижигающим веки у внешних уголков глаз и подглазья. То, что мой левый глаз сейчас практически не видит, можно считать расплатой за подростковое легкомыслие. Зато я научился затачивать резцы различного назначения, нарезать наружную и внутреннюю резьбу, торцевать и точить фланцы, работать с люнетом. Учеба кончилась присвоением мне в конце августа одновременно с увольнением квалификации токаря 3-ого разряда из семи возможных разрядов. Следующим летом после окончания девятого класса в мае я вновь встал к токарному станку ДИП-250 и работал токарем 3-го разряда до конца августа, когда мне присвоили 4-ый разряд и, наконец, уволили в связи с уходом на учебу в 10-ый (последний тогда) класс. Напомню, что и летом 1956 г., и летом 1957 г. я был несовершеннолетним, и видимо, был оформлен на работу не без нарушения отцом трудового законодательства. Работать летом мне, конечно, страшно не хотелось, и до 40 лет я не мог простить родителям, что они лишили меня летних подростковых забав, и только в зрелом возрасте пришел к выводу, что этот этап рабочей карьеры был для меня достаточно полезным.

По примеру сверстников у меня возникло стойкое желание заняться спортом, правда, непонятно каким. Парнем я был хлипким, болезненным и, видимо, подсознательно спортом хотел укрепить здоровье. Один школьный товарищ зазывал меня в спортивную гимнастику, другой в классическую (теперь греко-римскую) борьбу. В гимнастике нужно было накачивать силу рук, это мне не понравилось. Пошел в классическую борьбу и мне сразу дали понять, что спорт — это тяжелая многочасовая работа, порой только сопутствующая чисто спортивным занятиям. Чистка и выбивание ковра до и после тренировки (как не хотелось этого делать!), отсутствие душа, работа на тренажерах, отработка приемов с манекенами и только в конце занятия — с партнерами — работа в стойке, партере, на «мосту». Хватило месяца на два — занятия пришлось прервать вследствие слабой кожи на поверхности носа в его верхней части. Эта кожа каждый раз при переходе на борцовский «мост» слезала с носа, и он начинал обильно кровоточить. От борьбы осталась памятка на всю жизнь — проблема с шейными позвонками, напоминающая о себе регулярным обострением остеохондроза шейного отдела позвоночника (лечится физическими упражнениями для мышц шеи).

Воскресенье было моим днем, и я проводил его на речке.

Борисоглебск с северо-запада обрамляет река Ворона, которая уже за городом впадает в реку Хопер. На Хопре я ловил рыбу и реже раков, на Вороне я проводил часы в воде, ощупывая рачьи норы в поисках их обитателей. Техника этого дела такова. Выявляется наличие обрывчика у берега и устанавливается наличие нор на нем. Обрывчик — это почти вертикальная стенка подводного грунта, чаще всего глинистого, высотой от 40 см до 1 м и более. Визуально (если ты в маске) или на ощупь локализуется нора — отверстие в грунте диаметром 5–7 см. В нору засовывается кисть руки, чаще правой (я правша), сгруппированная таким образом, что большой, безымянный пальцы и мизинец прижаты к внутренней стороне ладони, а указательный и средний пальцы образуют рогатку, выставленную вперед. С помощью этих пальцев, перемещающихся по верхнему своду норы, выявляется наличие в норе рака. Чаще всего «рогатка» натыкается на два острых хитиновых отростка, защищающих рака спереди.

Тогда пальцы рогаткой как можно быстрее задвигаются вперед на 2–3 см и резко в растопыренном виде опускаются вниз, охватывая тело рака сверху и не позволяя ему пустить в ход клешни. Далее рак вытаскивается из норы, промывается болтанием его в воде и помещается в сумку ловца или выбрасывается на берег, если там ждет вас напарник. В норах иногда (чаще всего на Хопре) попадался небольшой налим, но ходили слухи, что можно наткнуться и на водяную крысу.

Этой встречи я боялся всегда, но она меня миновала. Думаю потому, что крысы живут в таких норах, в которые отрыт доступ воздуху, а я лазил в основном под водой на глубине не менее 0,5 м.

В донных норах крупный рак сидит ближе к выходу, выставляя одну клешню в воду в раскрытом виде — ждет зазевавшихся рыбок. В этом случае ловец ухватывается за эту клешню и перехватывается для более надежного захвата тела рака. Наверное, не нужно пояснять, что ловля сопровождается многочисленными порезами пальцев от щипков раков клешнями, на что ловец обращает внимание только по возвращению домой. В верхнем течении Вороны (до города) было много раков — если ты зашел в воду, например с удочкой, и постоял в ней несколько минут спокойно, без перемещения ног и шевеления пальцами ног, то гарантировано получаешь пробный щипок ступни или пальцев пробегающим мимо раком.

На Хопер в те годы массово стал заходить донской синец (сапа), видимо на нерест, и весь народ переключался на ловлю этой вкусной в вяленом виде рыбы. Лично я ловил ее на «закидушку» с берега или с железнодорожного моста через Хопер. Под мостовым полотном с обеих сторон моста его конструкцией предусматривались своеобразные стальные U-образные ниши, попасть куда не представляло никакого труда, несмотря на то, что высоты я боюсь. Из этих убежищ сверху опускается та же «закидушка» грузилом вниз с двумя — тремя поводками с крючками, прикрытыми насаженными на них червями. Леска наматывается на кисть руки или палец. Сапа клюет резко, засекается сама, трудность только в том, чтобы поднять ее на примерно 20-метровую высоту — примерно в 40 % случаев она, изгибаясь всем телом, под собственной тяжестью рвет губы или мышцы, куда вошел крючок, и срывается. По берегам иногда ходили парни лет 20-ти и отбирали у нас, одиноких пацанов, пойманную рыбу. Причем отбирали обманом:

— Мальчик, покажи, что поймал. И это все ты?

— Да.

— Молодец!

В конце такого диалога грабители малолеток, не прощаясь, уходили с сеткой или куканом с рыбой. У меня отбирали раза два, и я до сих помню отчаяние от своих глупости и тщеславия, горечь обиды и возмущение несправедливостью ситуации.

С началом учебы в 10-м классе я увлекся баскетболом, естественно, в его уличном варианте — играли мы на школьной спортплощадке. Игроки мы были еще те — помню как я и все мои друзья по баскетболу восхищались одним парнем, который из 10 отрывов (убегания с мячом один на один с чужим кольцом) мог забить раз девять. Но тут родители решили, что я должен научиться играть на аккордеоне, и наняли учителя — местного музыкального работника и даже композитора. Он смог предоставить мне инструмент, который выдали ему как руководителю музыкального кружка в Доме офицеров, и через полгода я смог помимо гамм играть три-четыре песни типа «Осенние листья» (Осенние листья кружат и кружат в саду…). Помимо аккордеона он открыл у меня зачатки вокальных данных (где они теперь?) и на нескольких избирательных участках в день выборов я выступал со сцены с песней «Если бы парни всей земли», а учитель мне аккомпанировал на аккордеоне. Голоса у меня, естественно, не было, спасал слух и энтузиазм. В один прекрасный день все кончилось — озорничая дома, я уронил инструмент на пол и сломал его. Но урок не прошел даром — у меня стал формироваться навык выступлений перед большой аудиторией, который помог мне и в научной карьере.