Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Но спокойствие было лишь кажущимся. Тяжелым грузом легла на бойцов весть о серьезном ранении командира нашей двухсотой стрелковой дивизии, полковника Ивана Ильича Людникова. По приказу командующего фронта Кирпоноса он на самолете был вывезен в Харьков, а оттуда поездом в Казань, в госпиталь. Об этом И.И Людников писал потом в своих мемуарах: «Шел третий месяц войны… После боев на реке Десна мы сражались на полях Черниговщины… В те дни я получил ранение и на полтора месяца выбыл из строя <���…> «Ранение головы без повреждения черепа и перелом малой берцовой кости правой ноги», — с таким диагнозом отправили меня из медсанбата в тыловой госпиталь.

Адреса этого госпиталя никто не знал и шофер медсанбата завернул по дороге в село, где находился штаб 5-й армии.

— Подайтесь в Пирятин, — посоветовал начальник медслужбы армии. — Дорогу немцы хотя и обстреливают из минометов, но проскочить можно.

Мы проскочили. А из Пирятина меня повезли в штаб фронта в село Верхояровка.

Беззащитность — самое тягостное состояние. Дивизия, которой я командовал два с половиной месяца дралась с врагом… Теперь я командир без войска, даже стрелять из пистолета могу только лежа. Меня окружают встревоженные и озабоченные люди, им не до раненого.

На мое счастье увидел на улице Верхояровки генерала Тупикова. Начальник штаба фронта Василий Иванович Тупиков позаботился, чтобы на медпункте мне тут же оказали необходимую помощь. А когда мы остались вдвоем, он подтвердил данные об окружении Юго-Западного фронта…

Вечером меня навестили командующий фронтом Кирпонос и член Военного Совета фронта, секретарь ЦК КП (б) Украины М. А. Бурмистренко…

Кирпонос распорядился, чтобы меня вывезли из окружения на самолете ПО-2…

Когда гитлеровцы захватили Полтаву, в путь на восток тронулся харьковский госпиталь, где я лежал. Долечивался в казанском военном госпитале» 86.

Как жаль нам было, что выбыл из строя И.И.Людников, человечный человек, тот, что приютил нас, вчерашних студентов, зачислив в действующую армию, в саперный батальон своей дивизии.

На рассвете бойцы умылись у реки. Подъехала полевая кухня на паре лошадей. Вдруг в небе появилась знакомая «рама». «Ну, хлопцы, жди очередного сюрприза», — заметил кто-то из ребят. Сделав пару кругов, «рама» улетела, но все вокруг оставалось тихо, никаких налетов и обстрелов. Через некоторое время в небе появился самолет и в воздухе замелькали разноцветные прямоугольные бумажки. Когда они начали падать на землю, каждый бросился поднимать. Это были листовки на русском языке. Стали читать. Запомнил я ту листовку на всю жизнь, и хотя за точность изложения не ручаюсь, но смысл содержания привожу почти дословно. Рядом с фотографией военного человека был напечатан текст: «Узнаете ли вы кто это? Это Яков Иосифович Джугашвили (Сталин)». Смысл дальнейшего сводился к следующему: «понимая бесполезность дальнейшего сопротивления доблестным немецким войскам, Яков Джугашвили (сын Сталина), командир артиллерийской батареи добровольно сдался в плен под Смоленском». На обратной стороне листовки говорилось, что она является пропуском для каждого красноармейца или офицера при сдаче в плен немецкому командованию, мол, сопротивление бесполезно, и только плен сохранит вашу жизнь, как сыну Сталина 87.

Все, кто читал эту листовку, возмущались и недоумевали: «Не может этого быть! Не верим пропаганде Геббельса!» (88) Я же быстро отправился к командиру батальона с вопросом, что и как объяснить солдатам в очередном боевом листке. Командир прочитал и как отрезал: «Это провокация фашистов, чтобы парализовать волю наших воинов в сопротивлении врагу». Вскоре я выпустил очередной боевой листок об этом ЧП. Однако некоторые солдаты более старшего возраста заподозрили неладное. Они отмалчивались в разговорах, а листовки прятали в карманы, как говорится, «на всякий случай», если действительно возникнет угроза плена. Этот факт сохранился в моей памяти на всю жизнь.

Отступление наших войск продолжалось, хотя нередко возникали жестокие, кровопролитные схватки с врагом. Наш батальон двигался, как правило, по ночам, на грузовых автомашинах, на подводах, пешком по размытым дождем дорогам по колено в грязи. А днем все укрывались в тени деревьев и кустарников около населенных пунктов или в балках и оврагах. Трудно себе представить, как шоферы ночью без света медленно вели свои машины по бездорожью, преодолевая ухабы. Сколько раз приходилось солдатам вытаскивать машины, завязшие в грязи. Тем временем горючего становилось все меньше и меньше, снабжение прекратилось. Еще через пару суток по приказу командира нам пришлось взорвать машины, чтобы не достались врагу.

Потом пришлось оставить и повозки, так как многие лошади были убиты или ранены во время бомбежек и обстрелов, а оставшиеся выбивались из сил и только тормозили движение. Как правило, более молодые бойцы шли ночью впереди основных сил батальона. Напряженно смотришь в темноту, вдруг видишь силуэты людей впереди:

— Стой, кто идет?

— Свои-свои.

— Много вас тут своих ходит, поди — разберись.

Подходим. Здороваемся. Оказывается, тоже остатки какой-то части.

— Вы куда?

— На восток. У нас сзади немцы.

— Туда нельзя, там тоже немцы.

Везде кольцом полыхали зарева пожарищ. Как выяснилось, весь Юго-Западный фронт оказался во вражеском окружении. Потеряв связь с вышестоящим командованием, каждый офицер с группой солдат искал выход из создавшегося положения самостоятельно.

Еще под Черниговом был получен приказ при отступлении уничтожать все, чтобы не досталось врагу — взрывать технику, сжигать собранный в скирды хлеб. Когда нам пришлось жечь только что собранную в скирды пшеницу, у многих слезы наворачивались на глаза — самое дорогое губили, кровью и потом крестьян политое. Но приказ есть приказ, его, как известно, не обсуждают, его надо выполнять. А из деревни бежали люди с лопатами, с ведрами, полными воды: «Что ж вы делаете, ироды! Вам отступать, а нам жить здесь дальше, детей малых кормить». Тяжело было слышать их упреки, сами из такой же деревни, мы хорошо понимали слезы и горе сельчан. И, что греха таить, все реже полыхали хлеба, ради остававшихся в оккупации, ради чьих-то матерей и детей мы нарушали приказ командиров.

После одного из боев командир батальона, заметив, что обмотки на моих ботинках уже изрядно истрепались и мешают при ходьбе, предложил не мучиться и снять обувь с убитого. Мне было очень неловко, и тогда один из моих товарищей сам это сделал и принес мне пару сапог. Жаль, что они не подошли по размеру, но в очередной раз я все же заменил свои разбитые ботинки на сапоги.

Шел уже октябрь. Кольцо вражеского окружения сжималось все теснее. Пошли слухи о сотнях и тысячах пленных, о которых сообщали жители местных деревень. Мы пробирались по Украине, наш батальон шел по знакомым со школьной скамьи местам — Нежин, Щорс, Конотоп, Путивль, Миргород, Диканька. Хотелось становиться на колени и кланяться этой великой земле, давшей миру таких гениев художественного слова, какими были Николай Васильевич Гоголь и Тарас Григорьевич Шевченко. Каждый раз на привале я рассказывал своим товарищам о жизни этих людей, об их творчестве, пересказывал им произведения Гоголя. Эти рассказы вызывали живой интерес и помогали хоть как-то сохранять присутствие духа.