Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Дважды мне довелось ехать по шоссе навстречу отступающим гитлеровцам и возвращаться обратно. Письменные донесения поступали по назначению. Однако фронт приближался все ближе, и это затрудняло мою работу. Тем более, что местные жители уже сообщили о появлении первых советских военных разведчиков. Мы решили идти в штаб бригады.

По пути в деревню Поповцы Слуцкого района мы заметили, как трое фрицев в черной форме скрылись с улицы на торфяное болото. Наши поиски оказались безрезультатными. Мы вынуждены были идти дальше в деревню Борки. Здесь старик Белькевич, наш надежный помощник, сообщил, что только что видел в лесу более десятка эсэсовцев в черной форме. В лесу мы встретили еще одну группу партизан во главе с Николаем Шумило из соседнего отряда нашей бригады. Посоветовавшись, мы решили взять немцев в плен или уничтожить. Старик Белькевич согласился провести нас по болоту.

Выйдя на тропинку, что вела из Борок через лес до деревни Повстынь, Белькевич посоветовал рассыпаться цепью, повернуть направо и продвигаться по лесу, стреляя короткими очередями. Пройдя 400 метров, мы обнаружили место, где отдыхали гитлеровцы. Костер еще еле дымился, вокруг были разбросаны банки из-под консервов, пустые пачки от сигарет. Казалось, еще десять минут назад здесь находились враги, но поблизости их не было. Мы продолжили идти цепью, вышли на опушку леса, где ничего не обнаружили.

Рядом были густые, высокие посевы клевера. Мы решили, что, наверное, они успели спрятаться в этих травах. Я обследовал кусты. Иду и вижу: в кустах лежит человек, на брюках черные хромовые леи 129, одна нога без сапога и перевязана. Головы его не было видно. Кричу ребятам: «Нашел фрица!» В ответ услышал: «Так стреляй!» Дал очередь и в ту же секунду раздался взрыв. Взрывной волной меня опрокинуло навзничь. Сначала я подумал, что какой-то немец со стороны бросил в меня гранату, но вокруг никого не было, стояла тишина. Я встал, осмотрелся и обнаружил, что лицо мое забрызгано кровью с обрывками листьев, а с мизинца правой руки капает кровь на автомат. Увидев фашиста, я удивился: половина его груди оказалась вырванной взрывом гранаты. Видимо, в момент моего выстрела он подорвался гранатой-«эфочкой» 130. От взрыва все листья со стоявших вокруг кустов были оборваны.

Я нагнулся над трупом, вынул из кобуры парабеллум, забрал зажигалку, портсигар с сигаретами, блокнот и небольшой пинцет. Когда подошли ребята, тоже удивились, что фашисты бросили своего раненого товарища. По одному погону мы определили, что убитый служил в чине обер-лейтенанта. Ребята перевязали мне палец, стерли с лица кровь, и мы пошли дальше.

Только через сутки я обнаружил, что осколок гранаты остался в мягких тканях левой руки чуть выше локтя. Попросил товарища подержать мне руку, а сам пинцетом достал из небольшой и неглубокой ранки осколок гранаты. Кто-то заметил: «Повезло тебе и на этот раз…»

Вышли к деревне Малая Сливка. Здесь на перекрестке дорог, выйдя из кустов, я встретил первого советского солдата-разведчика. Я с радостью бросился к нему навстречу, а он в ответ скомандовал: «Руки вверх!» Я не поднял руки, продолжая идти. Тогда он пригрозил, что будет стрелять. Я ответил, что я партизан. Он не поверил. И тут из кустов выбежал Костя Фурсов и еще один партизан (не помню фамилии). Теперь солдат увидел, что мы партизаны. И все равно заявил, что если бы не эти двое, то убил бы меня — такие ему уже встречались из числа предателей-власовцев 131. На этом конфликт был исчерпан, и мы разошлись.

По дороге Слуцк-Уречье заметили из кустов приближающуюся крытую немецкую автомашину. Когда она поравнялась с нами, бросили две гранаты, и машина опрокинулась в кювет. Два немца в кабине были убиты сразу, а третьего, выскочившего из кузова, кто-то пристрелил из автомата. Из трофеев мне достался ранец из телячьей кожи и плащ-палатка. Остальное я ничего не брал.

Когда мы перешли железную дорогу и оказались среди зарослей кустарника, увидели, что к нам приближаются необычные легковые машины. Вот они остановились недалеко от нас. Из одной машины вышел офицер в звании капитана, подозвал нас к себе и давай допрашивать, кто мы да откуда. Тем временем около него собралось больше десятка подчиненных. Офицер тут же приказал нам сдать оружие. На мою просьбу связаться с командованием выше, чтобы подтвердить, что мы партизаны-разведчики, он не прореагировал. Он ничего не желал слушать.

Тогда он посадил меня в одну из машин, сам сел рядом с шофером и приказал ему ехать по направлению к лесу у деревни Дальние Бондари. В лесу он вывел меня из машины, подвел к дереву, достал мой парабеллум из-за пояса и, отведя курок, жестко спросил: «Признавайся, сколько ты служил немцам? Скорее всего ты власовец, предатель, просто не хочешь признаваться…» В те секунды мне стало так горько, больно и обидно, что я даже не знал, что ему ответить. Подумал, прихлопнет и все. Глупо умирать от пули своего же, советского солдата. Тогда с болью в сердце я сказал капитану: «Стреляй. Кому следует, разберутся. Фашисты отца и мать убили, сестру сожгли, добивай последнего. Хотя я действительно партизан уже третий год». Капитан все-таки навел на меня пистолет, нажал на курок, но выстрела не последовало. Он, очевидно, ожидал, что я, как другие предатели, упаду на колени, буду целовать ему ноги и просить со слезами на глазах сохранить мне жизнь. Мои слова почему-то подействовали на капитана.

Он позвал меня снова в машину, и мы приехали на прежнее место. Затем капитан увез Фурсова, и с ним повторилось то же самое. Но вскоре и он вернулся ко мне. Третий партизан тоже был подвергнут жесткому допросу. Пока все это происходило, налетели несколько десятков фашистских самолетов, и по три в каждом звене начали пикировать на нас, обстреливая из пулеметов и сбрасывая небольшие бомбы. Мы с красноармейцем спрятались в куст около одной из машин. Он спрашивает: «Ну, что, мандраже пробирает?» Я ему в ответ: «Когда ты воевать начал?» Оказалось — первый год. Он был 1926 года рождения. Я ему: «А я воюю с сорок первого». Он удивился и признал, что нам довелось повидать и не такое.

Когда бомбежка и обстрел окончился и самолеты улетели, все вышли из кустов и укрытий. Тут обнаружилось, что осколком бомбы убит их командир — тот самый капитан. Я подошел к нему, вынул из-за пояса свой пистолет, забрал лежавший рядом свой трофейный автомат. Моему примеру последовали остальные партизаны. А тот красноармеец, водитель машины, который лежал рядом со мной во время бомбежки, без сожаления заметил: «По заслугам получил, вредный был человек».

Командование принял на себя старшина роты. Он распорядился, чтобы мы взяли лопаты из машин и выкопали яму для захоронения трупа. Мне пришлось отказаться, указав на раненную руку. Тот освободил меня от этой работы.