Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Еще до моего ранения летом сорок третьего года мать с сестрой, как и все местные жители, подготовили для себя землянку на берегу Бояничского озера и замаскировали ее. Летом по болоту в землянку попасть было трудно, но мать с сестрой перенесли туда самые ценные вещи: ковер, новую одежду, белье, все документы, в том числе и мои, и немного продуктов — черные сухари, немного сала и сухой крестьянской колбасы. В этих землянках люди укрывались во время бомбардировок, а также прятались от фашистов во время карательных операций.

Центр совхоза в поселке Жалы часто подвергался бомбардировкам. Однажды, вернувшись домой с боевого задания, я обнаружил, что крыша нашего дома пробита бомбой, которая взорвалась на кухне, разворотила наружную стену и внутренние перегородки, так что дом полностью пришел в негодность. Спросил у соседей, где мать, мне ответили, что она у подруги, тоже польки. Мама рассказала, что они с Яниной как раз переносили вещи и поэтому не попали под бомбежку.

Янина Никольская, январь 1940г. Надпись на обороте: «На память родному братику Михаилу»

К этому времени Янина познакомилась с одним партизаном, они встречались некоторое время и полюбили друг друга. С согласия мамы сестра решила выйти за него замуж. Я был против этого брака — еще неизвестно останется ли кто живой, когда кончится война. Но сестра забеременела, а от нервных стрессов и перенапряжения преждевременно родила мертвого ребенка и сама заболела. Во время зимней блокады партизанской зоны в сорок третьем году сестра лежала в землянке около озера, на дверях землянки мелом мать написала «тиф», чтобы сестру не трогали. Когда каратели заняли поселок Сосны, какой-то предатель донес, что семьи партизан укрываются в землянках у Бояничского озера. Каратели тогда расстреляли всех, а землянку, где лежала Янина облили бензином и подожгли. Об этом мне потом рассказала мать.

Вернувшись из соседней деревни, мать увидела, что произошло на озере. Обгоревший ковер упал на задохнувшуюся от дыма Янину, ее руки и ноги обгорели, все тело было покрыто ужасными ожогами. Мать вернулась в поселок, попросила соседа запрячь лошадь в сани, положила большой чемодан, оставшийся в разрушенном бомбой доме. На озере она сложила в чемодан останки дочери и повезла на кладбище к поселку Жалы, где и похоронила в неглубокой яме.

Мне казалось, что мать не выдержит пережитого, так убивалась она от свалившегося горя. Я тогда еще находился в партизанском госпитале. Чувство боли от потери отца и сестры вызывали во мне растущую ненависть к проклятым фашистским извергам, хотелось скорее встать в строй и мстить им за смерть близких людей.

Когда временно была снята блокада и каратели оставили наш поселок, мне удалось вырваться из госпиталя домой. Но ни матери, ни нашей коровы на месте не оказалось. Уцелевшие после карательных акций жители сообщили мне, что их угнали немцы по дороге на Бояничи. Поскольку уже стемнело, меня оставили ночевать. А ранним утром следующего дня вернулась мать. Она рассказала, что когда каратели заняли деревню и увидели на ее ногах немецкие войлочные валенки, обшитые кожей, сразу закричали: «Партизан! Партизан!» и арестовали ее. Валенки ее заставили снять и погнали вместе с коровой в Бояничи. Мать еле успела захватить узелок с нехитрым скарбом.

По дороге чулки ее изорвались, и ей пришлось ступать босиком по морозному снегу. Вскоре ступни начали кровоточить. Тогда полицай, что конвоировал ее, пожалев женщину, посадил ее в сани и довез до Бояничей. Здесь всех арестованных посадили в сарай и поставили часовым полицая. Через некоторое время караул сменился, и у сарая оказался тот самый полицай, что довез ее до деревни. Мать предложила ему соли, что была у нее в узелке, соль тогда ценилась на вес золота, и попросила отпустить ее, жалуясь на то, что мужа потеряла и дочь сожгли. Полицай и отпустил ее. В какой-то избе ей удалось выменять на соль обыкновенные лозовые лапти со старыми портянками.

Рассказывая все это, мать заливалась слезами. Вдруг мы услышали знакомое мычание во дворе. Выйдя на крыльцо полуразрушенного дома, мы увидели нашу корову. Она сорвалась с цепи, вырвав железное кольцо — из разорванных ноздрей продолжала капать кровь. Надо же такому случиться — даже корове удалось вырваться из лап фашистов. Мать, конечно, обрадовалась — хоть молоко свое будет. Вскоре мы распрощались, и я ушел обратно в госпиталь. Это был последний раз, когда я видел маму живой…

Блокада партизанской зоны Любаньского района карателями продолжалась. Для уничтожения партизан фашистское командование использовало фронтовые части Уречского гарнизона, где они останавливались для отдыха и пополнения. Были стянуты вражеские силы из Старобина, Слуцка, Старых Дорог, Глусска. Карателей поддерживали минометно-артиллерийские части, танки и авиация. Конечно, с превосходящими силами врага партизанам вести борьбу было чрезвычайно трудно не только по причине количественного преимущества немцев, но и из-за недостатка боеприпасов, которые поступали из-за линии фронта очень нерегулярно. Приходилось экономить каждый патрон. И, конечно, на счету был каждый человек. Даже раненым и больным приходилось вступать в бой с карателями.

Помню, на урочище Вербники недалеко от острова Горное партизаны бригады им. Чкалова вместе с выздоравливающими ранеными и больными отразили несколько атак противника, неся при этом значительные потери. За ручным пулеметом рядом со мной лежал партизан Ваня (уже не помню его фамилии). Он был ранен в обе ноги с повреждением кости. Надо было перевязать ему раны, а для этого стянуть оба сапога. Но сделать это оказалось невозможным — партизан давно не переобувался или приморозил ноги. Я сказал ему подождать, пока я найду у кого-нибудь острую финку разрезать голенища. Пока я искал финку и возвращался, Ваня подорвал себя гранатой.

Нам удалось ненадолго вырваться из кольца. Через несколько суток опять начались бои. Тяжелораненые и больные продолжали скрываться на территории острова, где находился госпиталь. Кстати, некоторые землянки были так замаскированы в гористой лесной местности, что фашисты, прочесывая лес, их не заметили. Остальным досталось.

Помню, как одного партизана, раненного в бою, несли на самодельных носилках, сделанных из шинелей и длинных жердей. Несли по четыре человека. Налетела «рама», и летчик, заметив наше передвижение, в пикировании нажал на гашетку, пулеметной очередью убило несколько человек, в том числе и троих из тех, что несли носилки. Тогда раненый вынул пистолет и со словами: «Чтобы из-за меня погибали другие — не хочу! Прощайте, друзья!» пустил себе пулю в висок. Такое не забывается…