Павел Щёголев - Дуэль и смерть Пушкина [Исследование и материалы]

А пока что бедный Дантес перенёс тяжёлую болезнь, воспаление в боку, которое его ужасно изменило. Третьего дня он вновь появился у Мещерских, сильно похудевший, бледный и интересный, и был со всеми нами так нежен, как это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен. На другой день он пришёл снова, на этот раз со своей наречённой и, что ещё хуже, с Пушкиным; снова начались кривлянья ярости и поэтического гнева; мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал своё угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя уверить, это было ужасно смешно. Я исполнила твоё поручение к жениху и невесте; оба тебя нежно благодарят, а Катрин просит напомнить тебе ваши прошлогодние разговоры на эту тему и сказать, что она напишет тебе, как только будет обвенчана.

Но достаточно, надеюсь, об этом предмете. Для разнообразия скажу тебе, что на днях вышел четвёртый том *Современника* и в нём напечатан роман Пушкина *Капитанская дочка*, говорят восхитительный. <...> Вчера мы с госпожой Пушкиной были на балу у Салтыковых, и я веселилась там больше, чем при дворе; не знаю, почему все с пренебрежением говорят об этих вечерах, называя их простонародными, а между тем там все бывают и танцуют от всего сердца…»

16/28 января 1837 г. А. Н. Карамзин: «*Неделю тому назад сыграли мы свадьбу Эккерна с Гончаровой. Я был шафером Гончаровой. На другой день я у них завтракал. Leur intérieur élégant (их изящно обставленный дом) мне очень понравился. Тому 2 дня был у старика Строганова (le père assis) (посажённого отца) свадебный обед с отличными винами. Таким образом кончился сей роман à la Balsac (в роде Бальзака), к большой досаде с.-петербургских сплетников и сплетниц*».

27 января 1837 г. С. Н. Карамзина: «В воскресенье <24 января> у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает своё всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьёзно в неё влюблён и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, всё это странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает своё лицо и отвращает его от дома Пушкиных» ( Карамзины. С. 147—149, 154, 165). [Возврат к комментариям {63} {164} {196} {209} {241} {249} {345} ]

Вариант анекдота с поцелуем см. в воспоминаниях товарища Дантеса по полку А. В. Трубецкого (с. 350—363 наст. изд. [Точнее, с. 350—364. См. раздел VIII второй части книги. — Прим. lenok555 ]). Эта сплетня была, вероятно, пущена в ход самим Дантесом.

Запись Жуковского о «двух лицах» Щёголев, а вслед за ним и Боричевский ( Боричевский. С. 383) относили к Пушкину. Е. С. Булгакова в докладе, сделанном на квартире В. В. Вересаева в 1936 г., правильно расшифровала её как двуличие Дантеса по отношению к Н. Н. Пушкиной. А. Ахматова, принявшая это объяснение, пишет: «Дантесу нужно было, чтоб кто-то рассказывал Наталье Николаевне о грубости его с женой, якобы свидетельствующей о великой страсти к самой Наталье Николаевне. А Александрина ходила к Дантесам и, возвращаясь, говорила, что Дантес чуть не бьёт Коко, и госпожа Пушкина была в восторге — значит, он меня действительно любит, значит, это в самом деле grande et sublime passion» (великая и возвышенная страсть — фр. ) ( Ахматова. С. 144). Ахматова пристрастна не только к Н. Н. Пушкиной, но и к А. Н. Гончаровой. Запись Жуковского вовсе не значит, что Александрина делилась своими наблюдениями с сестрой. Запись «des révélations d’Alexandrine» (разоблачения Александрины, см. ниже) сразу же за рассказом о «двух лицах», которую Щёголев считал «совершенно нерасшифрованной», можно объяснить так: двуличие Дантеса заметила умная и наблюдательная Александрина и тут же поделилась своими наблюдениями с Жуковским.[Возврат к комментарию {294} ]

Грубости (фр.).

И. Боричевский вместо très читает tire. Таким образом, первая французская фраза переводится: «Балагур метит хорошо». Вторая: «Вы принесли мне счастье». Вся запись после слов «Разоблачения Александрины», кроме двух слов, относится к Дантесу. Его грубость (такая же показная, как и мрачность «при ней» — то есть при Н. Н. Пушкиной) — это средство заставить Н. Н. Пушкину поверить в его великую страсть. «Балагур» — Дантес ( Боричевский . С. 382). «Вы принесли мне счастье» — очевидно, реплика поэта на казарменные каламбуры Дантеса (один из таких каламбуров приводит Щёголев на с. 109), которые «принесли счастье Пушкину», т. е. отвратили от Дантеса жену поэта. Слова «История кровати», по-видимому, не случайно расположены между рассказом Александрины о двуличии Дантеса и фразой о балагуре. До Жуковского, очевидно, дошла сплетня, о которой писал А. Россет и отзвуки которой находятся в воспоминаниях Араповой. О «сплетне» см. выше, примеч. на с. 464 наст. изд. {63} От кого узнал Жуковский эту сплетню — неизвестно, но размещение записи свидетельствует, что в его сознании она как-то связана с домом и поведением Геккернов. [Возврат к комментарию {296} ]

Суждение Вяземского о том, что разговоры с «тригорскими приятельницами» (Е. Н. Вревской и А. Н. Вульф) подтолкнули Пушкина к дуэли, неосновательно. С. Л. Абрамович опубликовала письма Е. Н. Вревской к мужу, Б. А. Вревскому, и к брату, А. Н. Вульфу, написанные из Петербурга 19 и 20 января 1837 г. Письма рассказывают о встречах с Пушкиным, но никакого «трагического подтекста» в них нет. Речь идёт о продаже Михайловского, которое хотела купить у Пушкина П. А. Осипова. С Е. Н. Вревской о дуэли Пушкин говорил тогда, когда письмо Геккерну было уже отослано, и она понимала неотвратимость дуэли (см.: Абрамович. Накануне дуэли//Лит. Россия. 1985. 8 февр. С. 6—7).

О свидании Н. Н. Пушкиной и Дантеса на квартире у И. Полетики, кроме Араповой и В. Ф. Вяземской, писал, по просьбе Араповой со слов Александрины Гончаровой, её муж, барон Г. Фризенгоф (его письмо, датированное 14/26 марта 1887 г., см. Красная нива. 1929. № 24). Вяземская, говоря о свидании, не даёт указания на какую-либо дату, из письма Фризенгофа можно понять, что свидание произошло до ноябрьской дуэльной истории (анализ его письма см.: Абрамович. С. 62—64). Арапова утверждает, что свидание явилось непосредственным поводом к дуэли, т. е. состоялось в январе. В её рассказе есть неувязки, которые отметил М. Яшин. Арапова пишет, что во время свидания Пушкиной с Дантесом её отец П. П. Ланской «прогуливался около здания», чтобы «зорко следить за всякой подозрительной личностью» (Арапова А. П. Н. Н. Пушкина-Ланская//Приложение к газ. «Новое время». 1908. 2(15) янв. С. 2). Яшин, обратившись к книге приказов Кавалергардского полка, в котором служил П. Ланской, установил, что с 19 октября 1836 г. по 19 февраля 1837 г. Ланской был в Черниговской и Могилёвской губерниях «для наблюдения при наборе рекрут» ( Яшин. Хроника. № 8. С. 175). Это позволило ему считать свидетельство Араповой об участии Ланского в устройстве свидания «вымыслом» и уверенно относить его к 22 января, когда Дантес был дежурным по полку (Полетики жили близко от расположения полка). Дата, предложенная С. Л. Абрамович (2 ноября — см. выше, примеч. на с. 469 наст. изд. {71} ), объясняет недосказанности, которые встречаются в письме Г. Фризенгофа к Араповой, и объясняет упоминание этой даты в разорванном черновике письма Пушкина к Геккерну, писавшемся 21 ноября 1836 г. (см. примеч. на с. 482 наст. изд. {105} ).