Евгений Сидоров - Записки из-под полы

Из разговоров с Виктором Петровичем Астафьевым (1992 год, село Овсянка Красноярского края).

– Видел майский съезд Союза писателей России? Кошмар какой-то, ждать чего-нибудь путного от этой организации уже нельзя. Не съезд, а колхозное собрание пятидесятых годов. Я же помню. Крик, ругань несусветная, ребята старые, но по-прежнему пьяные и орут. Бондарев в президиуме, сидит, молчит. Тяжко на все это смотреть. Противно. Причем о литературе ни слова. Только политика и дележ портфелей. Уж и делить-то нечего, а туда же. И никто, заметь, не думает о смене, о молодых, им-то что делать, на что жить, как? Бумага дорогущая, коммерция задушила все, что можно, издаваться-то где? Не обо мне речь, слава Богу, я как раз издаюсь, и буду издаваться, и за столом работаю каждый день.

– Это сегодня довольно редкий случай.

– Да вот пишу, надо писать, раз многие бросили и ходят на митинги. Может, если бы другие, которые по президиумам, писали, тогда я и воздержался бы. А так надо же кому-то.

Вот у меня за окном Облаковы. Большая крестьянская семья, и все трудятся с утра до ночи. А рядом баба ежедневно мужика бьет пьяного вусмерть. Такие, брат, контрасты. Рассея!

А литература вообще стала не нужна. Дикий рынок и резкое падение культуры. Наплодилось столько союзов писателей, а что делают – непонятно. Имущество делят да в аренду сдают. И все предлагают в них вступать. Я написал, что никуда вступать не буду, пропади все пропадом, сам себе союз буду…

Запомнился тост Б.Н. Ельцина на правительственном завтраке у А. Кучмы. “Рос-си-яне, – сказал он, обращаясь к нашей делегации, – каждое утро, проснувшись, первым делом спрашивайте себя: «А что хорошего я сделал для родной Украины?»”. Сидевший рядом А.И. Вольский даже слегка поперхнулся. Широк был Борис Николаевич, щедр напропалую, настолько щедр, что зарплату российским бюджетникам не выдавали по полгода. Впрочем, и Украине мало что перепадало. Все сидели в одном братском дерьме и только смотрели в разные стороны.

С Лазаренко, бывшим премьер-министром Украины, мы открывали на Арбате Украинский культурный центр. Русский в Киеве так до сих пор и не открыли. Лазаренко давно уже сидит в американской тюрьме за какие-то финансовые махинации. Хуже, что бывшие наши друзья, поэты Иван Драч и Павло Мовчан, деятели “Руха”, не захотели встретиться со мной и киноактрисой Натальей Фатеевой, когда мы приехали в Киев по приглашению министра культуры Ивана Дзюбы. Ему было неудобно, политиканство Дзюбе претило, харьковчанка Наташа Фатеева на пресс-конференции давала на отличной мове отпор журналистам, которые принципиально не разговаривали с русскими на русском языке. Ни в одной из стран СНГ и Балтии такого невозможно было себе представить, а ведь я посетил их все, общаясь с коллегами, с которыми поддерживал дружеские отношения многие годы. С Ваней Драчом, случайно увидевшись на каком-то московском приеме, мы бросились друг к другу, но ведь это в Москве, где тебя вряд ли видят твои соратники по борьбе за “незалежность”.

Олжас Сулейменов рассказывает об Иране, где только что побывал: “Представляешь, нет на улицах нищих, в домах интеллигенции втихаря пьют вино вопреки мусульманским запретам, продовольственный рынок баснословно дешевый – хлеб, мука, мясо. Нефтяные доходы способствуют социальному паритету, нечто вроде исламского социализма. Государство держит крупную собственность в своих руках”.

Думаю, что Олжас увидел только витрину, как обычно бывает с почетными гостями. Иран и Китай – в недалеком будущем самые большие внешнеполитические проблемы для России. Это сказывается уже сейчас, а дальше будет еще тревожнее вместе с нашими практически неразрешимыми кавказскими сюжетами.

В Китае обожают советские фильмы о войне. Даже в официальной обстановке наступал момент, когда к Михаилу Александровичу Ульянову обращались с улыбкой: “А что думает по этому поводу маршал Жуков?” Маршал, честно говоря, по этому поводу ничего не думал, а исключительно доброжелательный Ульянов терпеливо улыбался в ответ на китайскую шутку, которая преследовала его в Поднебесной буквально на каждом шагу.

Сентябрь 2008 года. На левом берегу Сены, неподалеку от моста Александра Третьего, стоял, освещенный закатным солнцем, одинокий человек, играющий на кларнете. Он стоял лицом к реке, и музыка стелилась над водой. Что он играл, о чем он думал и почему звук кларнета не заглушался шумом большого города, осталось загадкой. Но картинка навсегда врезалась в память, как еще один знак, как еще один символ живого Парижа.

Встретив на улице Парижа М.О. Чудакову, я пригласил бы ее в ресторан таким образом: “Мариетта Омаровна , не пойти ли к омарам нам ?” (Маяковский бы одобрил, любил недорогие штучки.)

В моих бумагах сохранился экземпляр “Автобиографии”, продиктованной поэтом Николаем Глазковым Давиду Самойлову, который записал ее “слово в слово” зимой 1947 года. Когда-то этот текст подарила мне вдова Николая Ивановича. Привожу здесь небольшой отрывок из шуточной глазковской автобиографии. Речь идет о первой встрече поэта с Л.Ю. Брик, состоявшейся 21 декабря 1940 года. Глазкова в квартиру Бриков привел Кульчицкий.

“В этот исторический вечер я читал ей много стихов и, к величайшему сожалению Кульчицкого, выпил всю водку, какая была. Л.Ю. одобрила мои стихи и осудила мою любовь к живительной влаге. Желая спасти меня от алкоголизма, она сказал, что великий Хлебников никогда не пил водки. Это была неправда, ибо, по свидетельству А. Крученыха, гениальный Хлебников очень уважал водку и за неимением оной пил муравьиный спирт. Но Л.Ю., как очень хорошая, пыталась своротить меня с пути, по которому впоследствии семимильными шагами двинулся Сережа Наровчатов, которому удалось довести пьянство до логического завершения”.

Так жили поэты. Но при этом писали замечательные стихи.

С Глазковым ездил во Владимир и Суздаль на съемки “Андрея Рублева”. Тарковский не знал, что на площадке присутствует корреспондент газеты “Советское кино” (я взял у них командировку). Знал оператор Вадим Юсов, ассистент режиссера Лариса (будущая жена Тарковского) и некоторые другие члены съемочной группы. Андрей по вечерам уединялся в гостиничном номере, остальные, как водится, образовывали слегка пьющие компании. Глазков увлек меня и поэта Валентина Прегалина в эту поездку, ибо сыграл в картине эпизодическую роль “летающего мужчины”. Там же снимался эпизод “Колокольная яма”, венчающий фильм, с юным Колей Бурляевым. Я внимательно следил на площадке за Андреем Арсеньевичем, мне было страшно интересно, но подойти к режиссеру и взять у него интервью я не мог, ибо он категорически запрещал пускать журналистов на съемки картины. Когда в газете вышел мой репортаж, разразился жуткий скандал, но постепенно затих, ибо, по существу, в тексте не было ничего такого, что могло бы задеть режиссера. Сам факт моего лазутчества был, конечно, возмутителен. Интересно, что никто из группы меня не выдал: а ведь я не скрывался и не выдавал себя за кого-нибудь другого.