Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Ближе к осени (все в том же сорок четвертом) несколько раз встречался с бывшей своей соученицей по шестому «Б» Ренатой С. Хорошенькая, тоненькая. Сидела на парте передо мной, и я иногда ее за косу дергал. Встретил на улице – еще похорошела, выросла. Жила она через дом от Славянского базара, во дворе за Историко-Архивным институтом. Пару раз в киношку сходили, в театр ее сводил. На этом все и кончилось. Через год столкнулся с Ренатой возле Метрополя, сделала вид, что не узнает, шла с каким-то хмырем. А дружок, с которым мы собрались в кино, безапелляционно определил: «Дешевка. Ее тут все знают». Врать ему было без надобности, но я не поверил. А тут как-то дней через пять снова был на старом пепелище, уж не помню, по какой надобности. Кто-то из старых знакомцев встретил: «Егор! Айда в садочек! Ребята девку «на хор» повели!» И там, при сумеречном освещении из окон, узнал я бывшую свою одноклассницу.

Больше не встречал. Эвон когда еще появились в злачных московских местах проститутки, а нас все заверяли, что этой «язвы капитализма» у нас нет и быть не может...

И все-таки приходило мне время влюбиться. Избрать себе «объект». Парень вроде ничего, худой, правда, но видный. И сила есть, и ночами всякие сны снятся... Но застенчивый в определенных вопросах, или действительно так уж въелось: «Умри, но не дай поцелуя без любви»? Скорее всего. Вроде бы уже все дружки, если не врали, стали мужчинами. А я все телок телком... И одежонка для ухажерства – не ах. В моем кругу мальчики щеголяли в трофейных костюмах, бобочках, полуботинках с дырочками и на кожаных подметках, а я... Как-то, получив сотни три от отца, приплюсовав свои, честно заработанные, и мамин подарок, отправился на Зацепский рынок, где тогда был знаменитый московский толчок, купил себе там флотские клеши и мундир серого мышиного цвета, пошитый из явно трофейного сукна и потому не шибко дорогой. Перекрасил кубовой краской в черный, нашил медные с якорями пуговицы... Так что оделся под морячка. Модно. Вот только с обувью было сложно. Одно время ходил в брезентовых туфлях на деревянной подошве, красил их зубным порошком...

День мой к осени сорок четвертого складывался так: с утра – в экстернат, на Дегтярный переулок (и сейчас, проезжая по улице Горького, вспоминаю школу, до сих пор стоящую в переулке), часам к трем пополудни – домой. Уроков не задавали, а может, и задавали, но не помню, что делал я их когда-нибудь. Выкупал по карточкам хлеб, свой «иждивенческий» и мамин. В булочной знакомые продавщицы, а значит, удавалось взять два белых батона по рубль сорок, тут же, возле магазина, толкал их и на выручку приобретал буханку черняшки. Тот же килограмм. Разница – тридцатка. А тридцатка, красненькая – это возможный билет в театр, с рук, у перекупщиков, которые всегда вертелись у театральных подъездов. Барыги меня приметили, частенько отдавали подешевле, особенно если оставались не парные места, а одиночные. Зрителей в те времена в театрах – битком, очень соскучился народ по зрелищам, в любом самом завалящем театрике – аншлаг. Да и не так много их тогда в Москве было, а зритель – со всей страны: командировочные, с фронтов, с уральских заводов, раненые на долечивании, вернувшиеся в Москву реэвакуанты, изголодавшиеся по «культурному досугу»... Но почти каждый вечер я в театре. Из самых любимых – Вахтанговский, он тогда находился в Мамонтовском переулке, почти напротив Дегтярного, по другую сторону улицы Горького. Его здание на Арбате лежало в развалинах, еще осенью сорок первого туда попала бомба. А зал в Мамонтовском, или, как он теперь назывался, в переулке Садовских, принадлежал до войны Третьему Детскому, где тоже нередко доводилось бывать. На Малой Дмитровке, ныне улице Чехова, – Ленком – театр Ленинского Комсомола, Берсеньевский, это тоже рядом с экстернатом, на площади Маяковского – сразу два: Оперетты и в небольшом домике – Образцовский кукольный, начинавший свои спектакли на полчаса позже, чем остальные. В саду Эрмитаж играл еще один из любимых театров – имени Моссовета. На Тверском бульваре – Таировский, Камерный, с Алисой Коонен, а вблизи – Театр Революции на улице Герцена... Так что вся театральная Москва – если взять за центр круга мой экстернат, – в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы. Самый престижный – МХАТ – подальше, да и попасть в него труднее, билеты у перекупщиков в два-три раза дороже, чем в другие, а «лишние» (за свою цену у честных людей) – редчайшая удача. И все-таки перевидал всех великих стариков: Москвина, Тарханова, Качалова... Вожделенный, но зачастую недоступный МХАТ... Малый в те годы был почемуто мне не столь близок. Играло определенную роль расхожее мнение, что там на сцене – «искусство представления», а мне подавай «искусство переживания», мхатовскую школу... – Глуп еще был.

Но как же любил театр! Самозабвенно, преданно, фанатично. До сих пор помню мизансцены, жесты, мимику многих славных наших актеров: Грибова, Мас- сальского, Яншина, моссоветовских Мордвинова, Марецкую, Оленина, Ванина... Кумирами были Берсеньев и Гиацинтова, Бирман, Плятт, Раневская, Свердлин, Штраух... Бывал я и в ГосЕТе, хотя ни слова не понимал по-еврейски. Помню Михоэлса в «Тевье» и «Короле Лире», Зускина во «Фрейлехс»...

Но самый мой главный, самый «великий» театр – Вахтанговский: Рубен Симонов, Анатолий Горюнов, Николай Гриценко, Мансурова, молодой Любимов, Осенев, Пашкова в «Мадмуазель Нитуш»... Наизусть знал и этот спектакль, и «Много шума из ничего», и «Сирано де Бержерака». «Поклонником» какого-то определенного артиста никогда не был (хотя это в те годы было модно), любил всех – Кольцова, Шухмина, Астангова – мои актеры, мой театр. Несчетное число раз видел все эти спектакли, всем действующим лицам подражал, пожалуй, мог один за всю труппу «сыграть» весь репертуар.

Ну и, конечно, друзья подобрались по интересам. Ронька – Арон Абрамов, мы с ним познакомились в экстернате, человек так же безудержно и бескорыстно влюбленный в театр, как и я. Тоже мечтал об актерстве, хотя не преувеличивал своих «данных». Так, к сожалению, и не стал, не приняли. Но многие годы играл в самодеятельности, в драмколлективе Дворца культуры им. Ленина. Даже после того, как окончил военное училище и стал офицером-автомобилистом. Ронька, пожалуй, самый давний и верный мой дружок юности, вот только разошлись наши пути, и давно мы не виделись и не перезванивались. А тогда, в сорок четвертом, были неразлучны, ходили вместе в драмкружок при одной из школ на Большой Молчановке. Руководили нами три студента ГИТИСа: Миша Дуэль, сын драматурга Вишневского, не помню его имени, и Коля Озеров – ныне известный спортивный комментатор телевидения. Ни много ни мало, а ставил наш драмкружок чеховского «Дядю Ваню». Мне поручили роль Астрова. Репетировали ночами. Все кружковцы из окрестных домов, один я с Раушской набережной – скорого хода до дома не меньше сорока минут. Ронька, он тоже жил на Большой Молчановке, часто затаскивал ночевать к себе. Хоть и в коммуналке, но занимала его семья две комнаты, одну огромную, в три окна, а другую маленькую, отданную старшему сыну. Прекрасная и добрая была у них семья: мать Ревекка Марковна, младший братишка и отец – полковник. Никогда не забыть мне их семью. Сколько раз ночевал у Арона, сколько подкармливала меня его мама – утром без завтрака никогда не отпустит, вернемся ночью – на малюсеньком столике в его крошечной комнатке (широкая тахта, книжный шкаф и один стул) – покрытая салфеткой снедь: пара бутербродов, два стакана, чай в термосе... Очень я неловко поначалу себя чувствовал, но так душевно-родственна была Ронина мама, так откровенно-радушна, что в конце концов победила мой комплекс. Привык, что на счету каждый кусок, а тут так щедро делятся со мной... Вообще многие годы и после войны с трудом садился за стол в гостях: где-то в подсознании всегда скреблась мысль – ведь от себя отрывают, ведь не изобилие у людей... Может, потому так люблю принять гостя, приветить, обязательно накормить самым лучшим, что есть в доме, поэтому всегда рад поделиться тем, что имею. Зная, что кто-то собирается к нам, засучиваю рукава и начинаю «творить», пусть домашние не всегда одобряют эту мою «гастрономическую» деятельность. Пока готовлю – ворчат, потом – похваливают... Впрочем, не о своих гурманских фантазиях хотел я сейчас писать, о другом, о добрых людях, на пути моем встречавшихся, делившихся теплом, кровом и пищей с худым, неприкаянным пареньком. Это и Ревекка Марковна, и Антонина Яковлевна – мать Володи Соколова, и мамы моих крюковских друзей и соседей – Ольга Антониновна Карпова, мама Юры Фандеева Татьяна Яковлевна и многие другие хорошие люди. Спасибо им, очень многое во мне от них, их бескорыстное участие, конечно, сыграло роль в формировании моем. Разве забудешь бабушку Марию Тимофеевну, мать читинского актера Агафонова, которая приняла в свою семью оставшегося в одиночестве молодого актера-москвича? Спасибо всем им, низкий поклон памяти их! В самые мрачные дни, когда на душе становится мерзко при виде злобы, чванства, тупого чиновничьего упрямства, тупости и жадности окружающих, память о хороших, добрых людях, уверенность в том, что их куда больше, чем гадов, снимает черные мысли, облегчает обиды, вливает веру и силы...