Игорь Мартьянов - Слово солдата

Матросов приказал и мне выложить на общий «стол» свои две банки. Он сам ловко вскрыл их финкой и поставил рядом с большой кучей галет, которые я извлек из вещевого мешка. Галеты на морозе замерзли меньше, чем хлеб, и мы охотно использовали их вместо хлеба и сухарей. Завтракали молча, каждый был погружен в свои мысли и заботы. Я изредка поглядывал на Таню и старался понять: о чем она сейчас думает, что переживает? Таня ела не спеша, от галетной палочки откусывала маленькие кусочки и долго пережевывала их вместе с мясными консервами. Ее голова была опущена вниз, за время завтрака девушка ни разу не подняла на нас с Сашкой своих глаз. Запивать было нечем — фляжек с собой не брали: вода все равно бы за мерзла, а маленьких термосов в хозяйстве тыловиков не нашлось. Наш поход рассчитан на сутки, и мы должны были эти сутки обойтись без воды. На десерт — опять шоколад. Пустые жестянки Матросов самолично тщательно вытер небольшим куском обтирочной тряпки и положил их в вещмешок вместе с остатками галет.

— Ну, Таня, пришел и твой черед, — сказал он, посмотрев на часы.

— Да, да, понимаю, — отозвалась Таня, пытаясь встать на ноги. — Вы мне поможете переодеться?

— Конечно поможем.

Она вытащила из своего вещмешка старые валенки с дырами, заткнутыми пучками соломы, шаль домотканого производства и такую же старую, как валенки, заплатанную фуфайку. Сняв с себя военное обмундирование и надев видавшие виды вещи, обмотав голову неопределенного цвета шалью, Таня стала похожа на деревенскую девочку, только что выбежавшую на улицу из теплой избы.

— Замерзнешь ведь, — сочувственно сказал Сашка и укрыл Таню ее же полушубком.

Мое сердце сжалось от тоски и боли — сейчас Таня уйдет, и я вряд ли когда-нибудь увижу ее.

Ночь кончилась, наступало утро. И хотя с виду еще ничего не изменилось и темнота была такой же плотной и мглистой, но по каким-то едва уловимым признакам чувствовалось, что близится рассвет, что все вокруг — и сосны, и темнеющие кусты боярышника, и этот свежевыпавший снег — готовится встретить новый день.

По «инструкции» мы должны вывести Таню на большак, соединяющий Крюковичи с другим большим селом — Петровичи, не сразу, а только после того, как по нему кто-нибудь пройдет или проедет. Желательно, чтобы этим «кто-нибудь» оказался местный житель, а не фашистский солдат или, того хуже, полицейский. Но та же «инструкция» разрешала нам самим, а точнее — Тане принимать на месте нужное решение в зависимости от обстановки. Я не знал, как поступит Таня сейчас, будет ждать «первопроходца» или нет. Время ее выхода на дорогу уже наступило.

А снег продолжал падать. Он стал мельчать, его хлопья поредели, словно пропущенные через густое сито. Временами снегопад вообще прекращался, и у меня возникало беспокойство, что он больше не возобновится и мы не успеем под его прикрытием отправить Таню в село.

И вдруг мы услышали шум мотора. Он работал на больших оборотах, надсадно, с большой натугой. Наверное, автомобиль. Таня и Матросов еще глубже присели в яме, а я во все глаза уставился в сторону большака. Жду появления машины. Через несколько минут впереди мелькнул свет, и я увидел еле различимое движущееся пятно. Сомнений быть не могло — это сквозь снежные заносы пробирался автомобиль. Он двигался справа налево, то есть из села Петровичи в село Крюковичи. Но когда я среди шума двигателя различил еще и лязг гусениц, то сразу же подумал: «Не танк ли это?» Сашка тоже поднялся, взял из моих рук бинокль и долго всматривался в темноту.

— Дорогу видно, это хорошо, — сказал он негромко, опуская бинокль.

Дорогу он, конечно, не видел, ее тоже занесло снегом, но этими словами командир хотел сказать, что отсюда хорошо видно все, что делается на ней. Мотор поурчал, поурчал вдали за кустами, несколько раз натруженно взвизгнул и затих. А Таня вдруг забеспокоилась, стала нервничать.

— Надо идти, — заявила она.

— Сейчас нельзя, — ответил Матросов, — подождем немного.

Конечно, это были фашисты — не важно, на автомобиле или на вездеходе. И если бы они сейчас встретили на дороге Таню, то непременно стали бы расспрашивать, кто она такая, откуда и куда идет. Прав Сашка Матросов, надо подождать. Но долго ждать тоже нельзя. Если рассвет застанет ее в яме, то Таня до вечера вынуждена будет сидеть в ней — днем выйти на дорогу незамеченной вряд ли удастся. Дело принимало серьезный оборот, ведь скоро совсем рассветет…

— Надо выходить на тракт, — решительно заявил я, вставая.

— Сиди! — резко и грубо оборвал меня Матросов.

Я волнуюсь и беспокоюсь за Таню и тоже начинаю нервничать. Знаю, что делать этого нельзя, — я разведчик, а разведчик обязан руководствоваться правилом: «Риск, смелость, терпение». Так учил нас старший лейтенант Тараненко. Он часто сам повторял эти слова и требовал от всех разведчиков знать их, как «отче наш». И не только знать, но и постоянно руководствоваться ими.

Не знаю, сам он придумал это «троесловие» или услышал его от кого-то, но оно действительно стало заповедью всех разведчиков нашего полка. Когда у Тараненко спрашивали, почему он «риск» ставит на первое место, он обычно отвечал так: «У нас каждый разведчик смелый и храбрый воин. Это повседневность, трус сам в разведку не пойдет. Но от разведчика требуется не только смелость как таковая, а конкретные дела: достать «языка», проникнуть во вражеский тыл, обнаружить замаскированный и тщательно охраняемый объект врага и так далее. Здесь одной смелости недостаточно, нужен еще и риск, причем риск продуманный. Если хотите, то разведчики в своей повседневной работе постоянно рискуют. Рискуют всем, в том числе и собственной жизнью. В нашем деле без риска никак не обойдешься. Уметь рисковать, и рисковать грамотно, с умом, — это уже дарование. Вот почему слово «риск» я ставлю на первое место».

Еще я вспомнил, что Тараненко постоянно требовал от нас разумного подхода к этим понятиям. «Иначе, — говорил он, — у безголового разведчика риск может стать авантюрой, смелость — бестолковой удалью, а терпение — обыкновенной ленью, беспечностью или, того хуже, трусостью».

Да, действительно, в разведку всегда шли самые смелые, или, как мы говорили тогда, бедовые ребята. Если в разведывательном подразделении случайно оказывался даже не трус, а просто нерешительный или излишне осторожный человек, то он долго не держался в нем, сам уходил. Повсюду среди бойцов Красной Армии разведчики неизменно пользовались особым авторитетом и вниманием. И авторитет этот они завоевывали своей отвагой, бесстрашием, которые демонстрировали часто на глазах однополчан. При встречах с разведчиками воины из стрелковых или иных батальонов охотно заводили с ними разговоры, чтобы узнать последние солдатские новости. Бытовало мнение, что разведчики «все знают», но помалкивают.