Игорь Мартьянов - Слово солдата

В Злине провели три дня. Никакой работы не было. На четвертый техник-лейтенант Удалов привез приказ отправляться в район западнее Брно, где было много аварийных машин. Краснов посмотрел на карту.

— Ехать придется километров сто. Горючего хватит?

— Хватит, — заверил я. — Но все же лучше тронуться завтра, чем плутать вечером по незнакомой дороге.

Краснов согласился. Утром, поев изрядно подгоревшей каши (кулинарил Андосов), мы покинули Злин. Пасмурная погода не мешала: дорога хорошая, машина прекрасная. Быстро промелькнуло несколько селений, и мы въехали в небольшой городок Унгерски-Брод. На площади увидели много народа — люди нарядные, веселые.

— Свадьба здесь, что ли? — удивился Краснов.

На площади стояло несколько «студебекеров» с красноармейцами.

— Ребята, победа! — крикнул из кузова один из них.

…Продолжали мы путь в каком-то непередаваемом настроении, не находя слов выразить свои чувства. Цель, ради которой четыре года шли мы сквозь лишения и жертвы, наконец достигнута!

— Не надо так гнать! — тронул меня за плечо Краснов, увидев, что стрелка спидометра на цифре сто.

А мне казалось, что машина сама набирает такую скорость, тоже радуясь нашей долгожданной Победе…

Итак, война кончилась. Такими непривычными казались наступившая тишина, отсутствие в небе боевых самолетов. Только саперам предстояло долго еще продолжать свою опасную работу, извлекая из многострадальной земли вражеские «сюрпризы».

Впрочем, и у нас не убавилось дел. За первую мирную неделю восстановили три танка и приступили к четвертому. Он стоял на шоссе неподалеку от города Немецки-Брод. Лейтенант Краснов уехал за подшипниками катков, а мы, раздевшись до пояса, улеглись на свежую травку. Кривов же предпочел загорать на танковой броне. Пригреваемый майским солнышком, он сразу уснул. А по дороге вели длинную колонну пленных, и кто-то из них ухитрился стащить лежавшие на танке Ивановы сапоги. Услышав топот тысяч ног, Кривов проснулся и с достоинством победителя проводил взглядом эту процессию. Когда же хватился пропажи, от колонны осталось лишь густое облако пыли…

— Ладно, не горюй, старшина спишет твои сапоги как военную потерю, — успокоил раздосадованного бригадира Ляшенко.

Я достал из машины старые ботинки — правда, номера на три больше кривовских сапог. Иван обрадовался и такому дару и долго еще чертыхался в адрес «проклятых фашистов».

Наконец «отвоевались» и мы. Работы становилось все меньше, и рембат передислоцировался в город Часлав. Заняли под жилье большой двухэтажный дом, весь транспорт выстроили по периметру двора. Давно не собирались все вместе, и сразу увидели, как разнообразен наш автопарк — «опели», «фауны», «мерседесы», «бюссинг», «фомаг», «даймлер-бенц», «шевроле», «форд»… Из отечественных, кроме летучек, остались лишь три бортовых машины, в том числе Любарова. Правда, Володя обул свою трехтонку в трофейную резину, поставил фордовский кузов и марку «ЗИС» расшифровывал уже иначе: «Заграничное и советское».

Зажили довоенной казарменной жизнью — ходили на занятия по строевой и другим предметам боевой подготовки, несли караульную службу и мучились догадками — скоро ли на Родину? О ней, израненной, но спасенной, залечивающей свои раны, были все наши думы.

И вот поступил долгожданный приказ — готовить машины к маршу! Туманным сентябрьским утром наша разношерстная автоколонна покинула Часлав, взяв путь на восток. Впереди ехал командир батальона, а замыкающим — помпотех с ремонтной летучкой и бензозаправщиком. Брно, Братислава, Будапешт, Арад, Сибиу… Знакомые места оставались позади. Четыре дня спустя, проделав более тысячи километров, переправились через Прут, пересекли Государственную границу СССР. Еще несколько часов — и достигли Одессы, на окраине которой временно и разместились. Трудно передать чувства, охватившие нас, — мы на Родине, все вокруг наше, советское, рядом люди, понимающие русскую речь.

Поблизости на строительстве дома работали женщины. Несколько наших ребят сразу направились к ним.

— Вот и женихи прибыли! — улыбнулась одна из работниц.

— Не простые, а заграничные! — уточнил Абызов.

— С пеленок мечтал отдать свое сердце одесситке! — клятвенно заверил Дюбаров молодую каменщицу.

А мне не терпелось увидеть Черное море. Расспросив дорогу, я взял велосипед и поехал в указанном направлении.

Море открылось мне как-то внезапно. Долго и жадно смотрел я с высокого берега на бескрайнюю водную гладь, простиравшуюся до самого горизонта.

Стал накрапывать мелкий дождь, а я все стоял и смотрел в голубую даль. Огромное, сильное, вечное, это море невольно ассоциировалось с нашей страной, мужественно выстоявшей в самой ожесточенной из войн, ценой неисчислимых жертв добившейся Победы.

И было приятно сознавать, что в эту Победу внесли посильный вклад и мы, фронтовые шоферы.

© И. П. Федин, 1989.

В конце 1940 года закончилась моя гражданская жизнь.

Раздалась команда: «По вагонам!», и бравый военком пожелал всем призывникам-тульчанам, облепленным провожающими так, что и не подступиться, вернуться капитанами. Будущие капитаны забрались в «телячий» вагон с чугунной «буржуйкой» посередине и простились с родными Барсуками. Многие — навсегда…

В Туле появились флотские представители — посмотреть на будущее пополнение. В городах и на узловых станциях прицепляли к нашему составу все новые вагоны. Собралось нас, как селедок в бочке. Но настроение бодрое, хотя и тревога в душе: какая-то она будет, наша долгожданная, неизведанная жизнь.

Новый, сорок первый год встречали в вагонах, на ходу поезда, среди бесконечных белых полей Центральной России. И вдруг, как нам показалось, совершенно неожиданно, без всякого перехода, окунулись после лютого мороза в кромешную деготную мглу южной ночи. Навсегда врезалось в память название станции — Мекензиевы Горы.

Наша разношерстная братия, именуемая в документах командой номер 7, высыпала из эшелона под моросящий дождь, в глубокие лужи — прямо в лаптях, валенках, ботинках. Натыкались в темноте друг на друга, нещадно ругались…

Наконец отвели нас в казармы, и началась наша флотская служба.

Утром мандатная комиссия терзала вопросами о родителях да социальном происхождении. Большинство из нас не могли толком ответить: родились в революцию, в гражданскую, о погибших отцах знали понаслышке. С медицинской проще, на нас — хоть паши.

Пока сидели перед начальством, неотвязно сверлила мысль: ну же, скорей! Море шумит, ждет, зовет. Для нас, деревенских парней, не видевших даже городов Центральной России, морские просторы, со стоящими на рейде и уходящими вдаль кораблями, — небывалое откровение. Кто мог представить в тот волнующий неизвестностью светлый день, что не пройдет и года — и Мекензиевы Горы, да и все окрестности Севастополя, станут ареной кровопролитнейших сражений, и большинство из нас обретет здесь вечный покой… Для кого-то станет могилой морская пучина, некоторые сложат головы в чужой земле Европы.