Игорь Мартьянов - Слово солдата

Превосходящие во много раз силы противника давили вовсю. Севастопольский гарнизон находился в безвыходном положении. Север, юг, восток, запад блокированы отборными фашистскими дивизиями, небо забито самолетами, море позади напичкано взрывчаткой. Но… безвыходных положений не бывает. В этом мнении наши матросы были единодушны.

За все время, что довелось оборонять Севастополь, не встретил я матроса, который бы дрогнул. Странно было слушать порой, как младшие командиры, только-только закончившие курсы, еще не успевшие как следует разобраться с управлением сложной техникой, толком не научившись руководить людьми, внушали нам, как прекрасно погибнуть смертью храбрых и что истинный герой тот, кто последний патрон оставляет для себя. Мы вели бой, после боя отдыхали или спали без задних ног, свалившись прямо у орудия, или готовили технику к новому бою, а нам в это время наставления давали, как действовать, если попал в безвыходное положение… Мы же обо всем этом как-то не задумывались, — просто действовали, понимая, что если будем сами убивать себя, то врагу легче будет победить нашу батарею, наш Крым, нашу страну.

До сих пор не могу спокойно читать ни в мемуарной, ни в художественной литературе, как самоубийство военного человека возводилось и возводится в ранг героического поступка. Многие защитники Севастополя были захвачены врагом раненными, контуженными. Но и в плену они не покорились — устраивали бунты, побеги, диверсии. Одним словом, боролись, как только позволяли обстоятельств. Немало наших артиллеристов встречал я в конце войны в частях 2-го Украинского фронта: Извекова, например, Семенова, Скубия и других. Гоняли наши пушкари фашистов и их союзников по всей Европе. А сколько моряков с оружием в руках пробились в партизанские отряды и продолжали громить захватчиков.

Нет, рискуя ежесекундно головой, тогда, в Севастополе, мы пускать себе пулю в лоб не собирались, зная, что жизнь наша еще пригодится Отчизне.

Все труднее доставлять продукты и боезапас из порта. Бывало, едешь на машине со снарядами самой дальней дорогой по Симферопольскому шоссе и не отрываешь глаз от неба. Вдруг из-за горы, как черт из табакерки, выскакивает «мессер» и, извергая свинцовый ливень, несется вдоль дороги так низко, что даже морда летчика видна сквозь вертящийся винт. От гибели спасают кювет да чистая случайность, да опыт нашего водителя Анатолия Кириленко, своими сумасшедшими виражами обманывавшего фашистских летчиков.

Ночью и днем на подступах к батарее несли патрульную службу. Особо опасные места охраняли с собаками. Ни больные, ни легко раненные боевые позиции покинуть не хотели. Шли как-то с поста вместе с матросом Савельевым. Чувствую: он, словно слепой щенок, нетвердо держится на ногах. Я резко остановился, и он с размаху ткнулся мне в затылок.

— Ты что?

Матрос чуть ли не со слезами начал просить меня:

— Иван, бога ради, не говори никому… Уже несколько дней болею «куриной слепотой», ничего не вижу. Если начальство узнает — отправит в госпиталь, а с батареей расстаться — это для меня хуже смерти.

Я сохранил тайну друга, и Савальев остался на батарее.

Вообще, ребята наши были молодцы, и «труса не праздновали». Был, правда, один раз грех. Ходили мы как-то с матросом Мишей Шуруповым дозорными. Отошли примерно с километр от батареи. Враги, очевидно, заметили нас, и понеслись трассирующие пулеметные очереди, а затем и снаряд пролетел почти над головой. Когда малость струсишь, то кажется, что все фашистские пушки направлены в твою сторону. Мишка, как заяц, начал метаться по полю, я за ним. А куда денешься? Куст бурьяна — защита ненадежная, укрытия рядом нет. Полежим несколько секунд и снова петляем. Сотни осколков с визгом проносились мимо. Заскочили на разбомбленную зенитную батарею. Отдышавшись, стали анализировать свой заячий поступок и согласились единогласно, что прятаться от пуль и осколков — позор для моряка. На батарею едва тащились, как нашалившие школьники: шаг вперед, два назад… К счастью, все обошлось. И шальных осколков не нахватались, и с батареи ребята нас не видели, а значит, в журнал наблюдений не внесли, на смех не подняли. А этого мы с Мишей боялись пуще огня.

Если серьезно разобраться, для нас тот случай не был просто малодушием. Очень уж хотелось выжить. Особенно мечтал об этом Миша Шурупов. Был он ленинградец, в блокадном городе находилась его семья, по которой он очень тосковал. Ему непременно, ну просто обязательно надо было остаться в живых и узнать о судьбе родных. И все равно урок мы получили на всю войну. Если начался огневой налет, заревело звериное горло боя, а ты — не на посту, то замри и спи себе под грохот взрывов, чтобы обрести хорошую форму и сменить потом товарища. Так приходилось поступать всем артиллеристам, да и после войны по-настоящему крепко спалось нам только под какой-нибудь шумовой фон. Тишина будила.

В конце декабря погода резко изменилась. Ночью — мгла, хоть глаз коли, промозглая холодина; шумело, накатывалось на берег море, с грохотом вздымало гальку, бодало обрывистый берег, где стояли наши орудия, и страшными голосами ухало в пещерах штормовым валом. Одеты мы тепло: в шинели, бушлаты, зимние шапки. Если замерзали ноги в ботинках, мы забирались в удобные резиновые бахилы. А фашисты тряслись в летних мундиришках, обмотанные награбленными у местных баб тряпками, дрожали от холода и рвались на зимние квартиры, обещанные им в Севастополе командующим Манштейном. И была их тьма несметная.

У нас на севере бои шли жесточайшие, положение угрожающее. Батарея практически разбита. Огонь вести могло лишь одно орудие, которое «сидело на мушке» вражеской батареи, расположенной на узкой, уходящей в море косе. Цель была мизерная, а уничтожить ее не удавалось.

И вот нет батареи — разделили личный состав на три взвода, простились мы с погибшими товарищами, разбитыми орудиями, садом, казармой, где каждый предмет мил и дорог. Поклялись отомстить. Комбат повел наш отряд на северо-восток, к деревне Аранчи. На пути вместе с другими флотскими подразделениями влились в 8-ю бригаду морской пехоты полковника Вельшанского и заняли кратковременную оборону на высотах, перекрыв дорогу на Бахчисарай.

Соединившись с морскими пехотинцами, повеселели. Это — отчаянные, несгибаемые ребята. Фашисты недаром боятся их, как черт ладана. В гитлеровской армии, говорят, существовала тайная инструкция, предписывавшая не брать в плен, а уничтожать комиссаров, шахтеров и моряков. Особенно морских пехотинцев. Созданная еще Петром I в 1705 году «для абордажно-десантных команд», морская пехота вновь возродилась из личного состава погибших кораблей и других подразделений флота в первые месяцы Великой Отечественной войны. В морской парадной форме, перекрещенные пулеметными лентами со сверкающими на солнце патронами, обвешанные гранатами, с винтовками и ручными пулеметами наперевес, морские пехотинцы выглядели грозно и устрашающе. Упрямо, молча и неотвратимо шла такая команда на врага, не кланяясь пулям…