Игорь Мартьянов - Слово солдата

После вмонтированных в бетон орудий береговых батарей, которые держали нас вокруг себя как на цепи, да тесных корабельных отсеков мы почувствовали пьянящую радость движения по степным просторам.

Стремительный бросок, совершенный затем вместе с морскими пехотинцами, многих из нас спас от гибели. Был соблазн задержаться в одной из лощин, передохнуть, но потом убедились, что надежнее все-таки идти по открытому месту и даже под пулями. В лощине как? Минута — и враг пристрелялся, наполнилась она молниями взрывов и дымом.

Неумолчная дробь пулеметов, свист пуль, треск рвущихся мин. Наступали как в чаду, в каком-то полубезумном состоянии, движимые толпой. И толком не понимаешь, что происходит вокруг, не в состоянии осознать всего ужаса происходящего.

Вот бежавший рядом со мной боец Курочкин схватился за левый бок и, резко выгнувшись в сторону, упал. У кого-то прямо на голове разорвалась мина, и кроваво-серые брызги обдали бегущих рядом…

И все-таки фашисты драпанули, сверкая коваными каблуками. Тактические соображения не позволили нам далеко гнать фашистов и вклиниваться в их расположение, а мы бы и рады… Но наступать нам практически некуда. Стали окапываться, ковыряя каменистый грунт штыками и выгребая его кто каской, кто просто рукой.

Вечером на санитарной машине приехали забрать раненых и убитых, привезли боезапас и еду. На завтрак, обед и ужин все за один присест — гороховое пюре с мясом в цинковых коробках от патронов. Холодное, твердое, как камень. Ложек, мисок, кружек, воды — нет. Поковыряли кое-как штыками и бросили.

Лежащий напротив нас противник активности не проявлял и при каждой небольшой нашей атаке, даже при ее попытке предпочитал удирать. Атаки эти почти бесполезны, так как, повторю, наступать нам фактически некуда. Однако шли мы в них, как бешеные. Одну из них наш лейтенант Новиков остановил, можно сказать, собственным телом, выскочив наперерез и в крике тряся рыжей бородой:

— Стой! Туда вашу!.. Черти! Назад!

Немного успокоившись, объяснил, что враги вышли к северной бухте, они в двадцати километрах от нас, в нашем тылу.

Приказано отходить. На рассвете двинулись на Севастополь по пыльной и мягкой, как пух, дороге, натертой множеством колес. По пути встретили подразделение 345-й стрелковой дивизии, только что прибывшей с Кавказа. Новое обмундирование, пушки поблескивают свежей краской, все с иголочки. Идут бесстрашные кавказцы, потомки Хаджи Мурата. Мы тогда с надеждой подумали: эти-то уж дадут фашистам прикурить!

Но надежды наши были напрасны. Несметные полчища фашистов смяли и отважных потомков. В долине реки Бель-Бек встречали мы их уже израненных, сильно потрепанных, растерянных.

Отступать, как и наступать, нам было уже некуда. Да и стало ясно, что дорога в родной дом может идти только через Берлин…

Запыленные, ободранные, обросшие щетиной, браво ввалились мы в Севастополь. В штабе береговой обороны измученный капитан, с воспаленными от бессонницы глазами, безысходно кричал сорванным голосом в телефонную трубку:

— Да нету у меня никакого подкрепления, нету!

Потом, разобравшись, что мы и есть то самое нужное всем подкрепление с севера, направил нас на 30-ю батарею, предупредив, чтобы по пути не ввязывались ни в какие бои, а шли прямо куда велено. А туда уже стекались все наши, кто остался жив. Берегом моря группами по два-три человека уходили из вражеского тыла. Двигались, конечно, по ночам, а днем отсиживались под обрывами. Некоторые пробирались и вплавь, приходили на батарею мокрые по горло, а на дворе — конец декабря.

Стали осваиваться на новом месте. Заняли позиции у башен. Расставили в ячейки ящики с гранатами и патронами. Ячейки, траншеи, ходы сообщения замаскированы хворостом, для воздушных наблюдателей мы пока невидимы.

Вначале снаряды не долетали до батареи, а сейчас мы оказались в опасной близости и бьем противника всеми видами имеющегося у нас оружия. Но и фашисты пришли сюда не на губных гармошках играть. По нашим башням и окопам лупят из пушек.

…Над морем появляется армада «юнкерсов». Один за другим срываются они в пике и сбрасывают на нас запас бомб. Бросаюсь в свою ячейку, оборудованную для одного человека, но она уже занята: носами в землю воткнулись Красников и Айбиндер. Выдворить их невозможно. Взгромождаюсь на их спины, лицом в небо, чтобы считать бомбы. На маленьком пятачке у башен разорвалось их более шестидесяти. Все вокруг вздыбилось, утонуло в удушливом дыму, грохоте разрывов. На нас обрушивается плетень и, кое-как, выкарабкавшись из-под него, я замираю перед ужасным зрелищем: траншеи, ячейки и землянки полностью засыпаны, на их месте дымятся огромные воронки, валяются обрывки обмундирования да куски кровавых сгустков, похожие на желе. Почти пятьдесят человек растерзано на крохотном клочке земли!

День и ночь стреляют по Люблиновке. Иногда прилетают к нам на помощь неуклюжие тихоходные морские бомбардировщики. Полоснут пулеметным огнем по скоплениям фашистов (иногда, впрочем, перепадает и нам) и на новый круг. Не только люди, но и машины находятся в величайшем напряжении.

Фашистов отжали за деревню Бель-Бек, и 30-я батарея оказалась на виду — как на ладони. Вокруг сплошной огневой смерч. Дотронешься до осколка, упавшего рядом, — он горяч, как раскаленная сковорода.

На конце ствола левого орудия разорвался снаряд, образовалась вмятина. Ночью отпилили пораженную часть, зачистили заусеницы и решили, что можно воевать…

Наступил сорок второй год, а враг в город на зимние квартиры так и не пробился. В ледяных окопах гитлеровцы устраивали себе гнезда из награбленных цивильных шмоток. Героический десант на Керчь и Феодосию помог Севастополю.

Кровопролитнейшие бои на время прекратились, наступило относительное затишье. А потом мы получили приказ пройти по реке Каче, где нам знакомо все до последнего бугорка, замаскировать лодку в камышах, дерзким нападением уничтожить фашистов на нашей родной батарее и в казарме.

В шлюпке нас восемнадцать человек, вооруженных винтовками, автоматами, гранатами. Держим курс на север. Вдали нависают бусы трассирующих пуль, все плотнее смыкается непроглядная тьма. В ночи все таинственно и жутко.

Уже который раз сменяем друг друга на веслах. Ладони горят. Шинели задубели, оружие обледенело. Берег пропал, словно гитлеровцы его проглотили. И как назло — никакого ориентира. Ни огонька, ни выстрела — плотный туман и мгла. Ветер ли, волны ли сбили нас с курса. А может, подвел старенький компас. Только выплывает вдруг черная громадина обрыва со стоящей на нем… виселицей. Вот так дело! Видно, узнал противник про диверсию и уже петлю для нас приготовил. Но приказ есть приказ. Гребем вдоль берега, чтобы поскорей проскочить в рукав реки, скрыться в камышовых зарослях. А там уж продадим наши матросские души подороже.