Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Духом бодра и имею много утешения в "Общении с вечностью". Т.Розанова».

23 апреля. Чкалов. «Дорогая Ольга Александровна, Ваше Пасхальное письмо получил. У Вас было "единое на потребу", у нас намеки на пасхальный стол. И поверьте, я их, не задумываясь, променял бы на… Я больше всего люблю в кругу церковных служб — обедню и Страстную субботу. Среди всех церковных служб это есть самое гениальное творение духа и веры. И только мы, русские интеллигенты, глухие и косные, не знаем и не понимаем этого. У простого народа к этому больше чутья и вкуса, быть может, потому что он больше живет непосредственными восприятиями. Я много лет мечтаю иметь возможность провести Страстную неделю вне города, без людей, в келье у церкви с хорошею службою. Придет ли это когда ко мне, — не знаю.

Второй день — чудесная погода. Земля так дышит, что, кажется, исходит дымом. Открыли балкон и как ни худо в жизни, а все же чудесные дни действуют примиряюще своим теплом и небом.

Просыпаюсь с утра рано, ставлю электрочайник и дремлю под его шумок, а потом — дорога в поликлинику. И там меня охватывает масса дел и людей. Подсчитал работу поликлиники за первый квартал этого года. Прошло через поликлинику 62 тысячи человек, и помощь на дому оказана 7880 чел., тогда как до меня, в четвертом квартале прошлого года, соответствующие цифры были 27 тыс. 1500 чел. Это ли не успех в работе? Всего хорошего».

10 мая. Холодные дни, хмурое небо, и наше нетерпеливое «тыловое» ожидание событий на фронте. А вестей с фронта никаких.

Был на днях на «Пиковой даме» ленинградского Малого оперного театра. Оперу эту я люблю превыше всего. Исполнение было неплохое, но, Боже мой, как вела себя публика театра! А как нужна музыка в нашей жизни, полной тревоги за близких.

20 мая. Алабино. «М. М., дорогой. Я полагаю, что правдиво описывать состояние Петровской больницы в военных обстоятельствах — не стоит. Пусть это останется "военной тайной".

А вот моя работа… Я все не могу решить, что это — хирургическая помощь больному человеку или преступление. Примерно: палата № 5, четыре молодых женщины, и у всех четырех три ноги и семь рук. Разрешите-ка эту загадку? Молодая, с хорошим лицом женщина имеет дочку 6–7 лет, но мной у нее ампутированы обе ноги и левая рука. Серьезно, как это называть? Неужели "врачебной помощью больной", и неужели в истории болезни при выписке больной можно без стыда написать: "Исход болезни — выздоровление"? И весь "хирургический материал" настоящего момента такой. А по железной дороге идут и идут на запад поезда с танками большущими, танками поменьше, с автомобилями, с орудиями, с воинами. Идут и идут… Да. Цивилизация, прогресс, технические достижения, будь они прокляты. Это они пропускают "материал" через мои стерильные руки… Воин средних лет… Минометом изрешетило все тело, оторвало ногу, разорвало задний проход… Выздоровел. Нога ампутирована в верхней трети бедра (Аз многогрешный), рубцовая ткань, стягиваясь, закрыла задний проход… Нужна новая операция, не сейчас, а пока выписан с "выздоровлением". Живите и здоровы будьте. К.Славский».

25 мая. Тамбов. «Милый и дорогой брат Миша! Письмо твое я получила и так рада, что ты меня не забываешь. Знаешь, Мишенька, настроение ужасное, руки не поднимаются и мысли путаются, с чего начать. Живется нам очень, очень тяжело и все на почве питания. Дошло до того, что еле хожу. Сделалась скелетом. Все так дорого, что не можем купить не только жиров, но даже и картофеля. Боже мой! Что сделал с нами проклятый Гитлер, весь мир перевернул, все порастерялись, и не знаю, кто и где. От моих из Америки нет уже год писем. И они там страдают за нас. Прости, родной, что, может, и тебя расстроила своим письмом. Миша, если знаешь о всех моих родненьких — Лукаше, Любочке, то напиши. Так всех люблю и помню, и плачу, и так хочется всех видеть. Все уже стали старые, что теперь и не узнаешь, видно, никого. Всех потрепала жизнь. Ну, дорогой, будь здоров. Сестра Паша».

30 мая. Загорск. «Дорогой М. М.! Пишу Вам после долгого перерыва. Очень болела. Было воспаление легких. Поэтому, очень слаба сейчас. Когда думала, что умру, вновь взяла перечесть Вашу "Книгу о Володе", и опять новое впечатление. Вот резюме: 1. Такая у него тяжелая была жизнь, что все требования к нему должны умолкнуть; 2. Несомненно, очень умен и не созвучен эпохе. Отсюда главная трагедия жизни; 3. Очень талантливы все высказывания об искусстве; 4. Никакой, собственно, испорченности нет, есть естественное желание иметь свою семью; 5. Несомненно, любил Ксению Сергеевну, и она на него хорошо влияла. В "Борисе Годунове" его лучшая вещь, эта любовь сказалась; 6. Ужасно груба и вульгарна Т. К.; 7. Перечитывая "Бориса Годунова" с рисунками Володи, я была удивлена, до чего глубоко схвачена им идея Бориса; 8. Вся "Книга о Володе" показалась более прозрачной и легкой, чем раньше. Основная ее тема — любовь и жалость к Володе.

Вы спрашиваете, что делать Вам дальше? Думаю, что теперь самое хорошее, что ничего не надо самому решать. Наше дело лишь покоряться. А вообще, Вам следует привыкать к мысли, что вряд ли Вам удастся вернуться в Москву — и Вам нужно смириться. Смириться как следует. Жить более внутренней жизнью, оставить свое самолюбие и перестать занимать административные посты. Простите за мои высказывания. Не грустите и не малодушничайте. Т.Розанова».

31 мая. Чкалов. «Дорогая О. А. Письмо с некрологом Вашего кота Непомука получил. Он был стар, и вы о нем не грустите. Гораздо важнее то, что наступило тепло. У нас в тени до сорока. Вторая новость — это персональная телеграмма мне из Наркомздрава с вызовом на работу в Москву. Получается довольно любопытно — одна рука тащит, а другая держит. Напишите — выезжают ли москвичи на дачу? Бываете ли Вы в концертах? Я всегда вспоминаю, как в свое время ценил часы, проведенные в Большом зале консерватории. Как не будет меняться жизнь, — искусство останется вечным. И что может мешать нам быть участниками в этом вечном?! Будьте здоровы. М. М.».

3 июня. Москва. «Мои милые. Надолго ли, но настала мирная и покойная жизнь. Мы уже месяц живем в своем углу. Последнее время на Вспольном было очень тяжело. Не было газа, электричества, воды, дрова кончились, не было спичек. Ночами, когда бывала тревога, так даже гасик нечем было зажечь. Все страшные минуты скрашивались близостью дорогих людей. Начнется, бывало, тревога, я впотьмах натягиваю на себя шубу и ощупью пробираюсь, считая ступеньки, вниз к Вове. Там горит маленький ночник. Мирно спит в колясочке малыш, а я сяду на стульчик у печки и дремлю или раскладываю с кем-нибудь пасьянс. Девочки же мои совсем не поднимались и ворчали на меня, что я впотьмах хожу туда-сюда. С едою было жутко тяжело. Теперь немного отдышались. Вы не беспокойтесь, родненькие, о нас. У каждого своя судьба. В Москву не торопитесь возвращаться. Я что-то затосковала о провинции — ближе к природе там и к простым людям. Не нравятся мне люди Вашей Москвы. Крепко целую, Люба».