Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

28 ноября. Загорск. «Милый М. МЛ Послала Вам вчера "Литературные изгнанники". Хочу Вас утешить, что мои дела поправляются: 1. Стали топить; 2. Есть электросвет; 3. Софья Андреевна Есенина-Толстая прислала мне огромную посылку — овсяной крупы, пшена, чаю, настоящего кофе, два больших куска сахару и буханку хлеба; 4. Получила Ваши денежки сто рублей и очень Вам благодарна.

Только почему Вы пишете, что "должны мне посылать"? Это не так. А что судьба посылает Вам возможность мне помочь, то возблагодарим оба ее за это.

Работа в музее моя кончилась. Устроилась в инвалидной артели, но норму выполнить не могу — вижу я плохо, освещение "фитюлькой", не ложилась спать ночи, а много сделать не могла. Если не отнимут у меня работу, то все дела мои устроены блестяще.

Я, ожидая зимы, уже собралась умирать, и такой поворот моих дел меня потрясает до основания. И если бы я узнала об улучшении положения Софьи Владимировны Олсуфьевой, была бы совсем счастлива. Крепко жму Вашу руку. Пишу все это Вам, чтобы Вас порадовать. Татьяна Розанова».

29 ноября (из дневника). Эта неделя — неделя добрых вестей с фронта. Все приободрились, повеселели и пуще прежнего засобирались в Москву. Муравейник нашего общежития зашумел, зашевелился, и наша комната тоже. Появились весенние ожидания, перемены, и стало милее жить. К тому же всю неделю был свет, а это значит, и горячая вода и чай, и обед. По знакомству достал два литра керосину за 160 рублей, а получил жалованья за полмесяца 300 руб. Вот и живи!

Начинается сезон сыпного тифа. Я лично что-то перестал его бояться — к добру ли? Все вшивы, помыться негде, везде не топлено… Вся надежда на русское «авось» — авось вывезет.

В тот же день. Чкалов. «Дорогая Ольга Александровна! Письма Пушкина я давно читаю. Спасибо Вам за них. Письма из Михайловского особенно значительны. Жизнь в столицах очень снижала. Пушкина.

В центре моего внимания, конечно, наши успехи на фронте и ремонт поликлиники и ее дела. Кроме того, из Москвы сообщили, что в ближайшие два месяца мы эшелонами должны последовать туда. Перспектива эта улыбается всем. Желание вернуться созрело у всех. Я радуюсь тоже, но радость моя "блеклая" — ведь "климат Москвы вреден для меня". И что получится со мною — не знаю.

Нигде и никогда не видел я "стеклянных" деревьев, как здесь. Много улиц обсажено здесь американским кленом. "Буранный дождь", а потом мороз остекленили их, и такими они и стоят уже дней десять, погибая под тяжестью льда и ломкости веток. Но красиво это сказочно. Я только негодую на мальчишек, "доканчивающих" гибель насаждений.

Дома у нас тепло, и нередко бывает светло. На поле в передней лежит десяток тыкв. Есть картофель. Очень трудно с приготовлением пищи. Керосин дошел до ста за литр. Последнее написал Вам лишь для того, чтобы Вы не очень нам завидовали. Будьте здоровы. М.Мелентьев».

4 декабря. Москва. «Дорогой М. М.! Вы извините меня за такое обращение. Но время моей работы с Вами останется в моей памяти, как время очень приятное и дорогое мне. В Вашем лице я встретила, наряду с хорошим администратором, "Человека" с большой буквы, что в наше жестокое время для меня было чрезвычайно ценно. Я не могу похвастаться влюбленностью в человека, не особенно ему доверяю, не верю в его человечность, а потому спасибо Вам за Вас.

Наряду с этим, ценно и Ваше уменье заправлять не маленьким Вашим учреждением. Постановка дела в поликлинике № 3 г. Чкалова может конкурировать, пожалуй, с любой поликлиникой Москвы.

В Москве, как в Чкалове, все живут по-разному. Есть категория людей прекрасно обеспеченных, а есть категория совершенно противоположных. О детях в Москве проявляют большие заботы. Школы работают. Детсады и ясли безотказно принимают детей.

Дома отапливаются не все, в частности, наш дом не отапливается совершенно. Печурки я пока не поставила, да и дров достать негде.

Питаюсь я удовлетворительно, так как имею обед в поликлинике, и что вернулась в Москву» — не жалею, а наоборот. Все же хорошо в Москве. Трудно только с транспортом. На переезд на работу в обе стороны я ежедневно трачу до трех часов.

Простите за некоторую нескладность моего письма. С большим приветом к Вам, уважающая Вас, В.Юнович».

6 декабря. Архангельск. «Дорогой М. M.I Сегодня получил Ваше письмо. Хорошо, что Вы здоровы, хорошо, что работа захватила Вас. Плохо только то, что мы так далеки друг от друга, но я верю, что скоро жизнь вернется в более спокойное русло.

Иван Георгиевич Дмитриев скончался 15.IX в М. Горе. Последний месяц он лежал в постели, очень страдал от удушья и ничего не мог есть. Стеноз гортани прогрессировал, и ему сделали трахеостомию. После операции было лучше, но скоро стало все хуже и хуже, и умер он от истощения. А сколько перестрадал этот человек раньше! Как гнала его судьба, а ведь был вовсе не плохой человек. Пишите. Г.Косткевич».

8 декабря. Таруса. «Дорогой М. МЛ Вот что значит прошло много времени — Вы произвели меня в "уважаемые", но мне разрешите по-старому назвать Вас "дорогим".

Не двигаясь с места, мы пережили здесь все, что полагается: бомбежки, жизнь на фронте, немецкий плен и освобождение от немцев.

Я несколько раз чудом спасался от немцев.

Два месяца я имел возможность изучать высшую расу и пришел к заключению, что она, во-первых, совершенно не похожа на тот идеал, каким себя считает, во-вторых, имеет удивительную склонность к воровству, в-третьих, творит бессмысленно жестокие дела, и в-четвертых, неизвестно куда дела просто добропорядочных людей. Целыми днями они табунами ходили по домам, стуча подкованными сапогами, как лошади, и грабили, вызывая отвращение, ненависть и ужас за человека.

Жизнью в маленьком городке на природе я счастлив. Скучаю» только за московскими своими книгами. Ваше письмо был очень рад получить. С.Цветков».

12 декабря. Загорск. «Милый М. М.! Не писала Вам недели полторы. Было холодно, потом темно и не уютно в комнате. Сейчас временно дали свет. Читаю историю древних народов и совершенно потрясена рассказами некоего Даниила и его сказаниями — даже мелкая дрожь пробегала по телу, так как когда-то в молодости, когда читала Достоевского. Помните, я привозила Вам эту книгу, но Вы не удосужились ее почитать? А жаль, право, жаль.

Когда на улице бывает ветер и холодно, всегда думаю о моей бедной и фантастической сестре Варе. Где она? Что с нею? За что?.. Она своего рода большой ребенок, очень беспокойный, шумный мучительный и при том забавный ребенок. Отношение ее к миру и жизни наивное, детское — отчего ее особенно жаль… Я всегда о ней; помню, и всегда болит о ней сердце. Т.Розанова».

15 декабря. Лазаревское. «Получила весть о Вас от К.Н.Игумнова, лишь попав сюда. До тех пор с июня 41 года ничего о Вас не знала. Здесь прописалась, имею угол, но работы найти не могу. Из Ленинграда в июне с. г. уехала с величайшим трудом, добралась сюда в августе. Пролежала пять недель больная под обстрелами. В Ленинграде ослепнула на один глаз. Здесь зрение восстановилось. Сейчас здесь тихо, спокойно, светло, тепло. Есть знакомые ленинградцы. Но… в общем, Кавказские горы и два моря отрезали совершенно от Союза не только географически, но и психологически…! Провал, бездна, тьма определяют прошлое. Жизнь надо лепить по-новому — одной совершенно. Сережа, сын, умер. И лепить в совершенно новой обстановке… и не химиком, а уборщицей.