Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

А этот год для меня является зенитной точкой моей работы. Класс выпускной. Приходится долго и много готовиться, на что я не жалуюсь. Недавно был у меня показательный урок, прошел он прекрасно. Отметили, что класс и учительница — одно целое. Работа ведется с огоньком, который зажигает и ребят, и присутствующих. Видна и большая методическая работа. Работают все весело и охотно, будто не учатся а отдыхают. Ну что же, это все правильно. Я люблю детей и нахожу отдых с ними. Собственные мои девчонки выходят ведь в жизнь. И моя цель вовремя отходить от них все больше и больше, так как дальше они меня, старуху, будут утомлять, а я им буду мешать жить и ошибаться. А дети школы — мои дети до смерти.

Ну, всего хорошего. А.Крюкова».

29 января. Муром. «Спешу сообщить Вам печальную новость, дорогой М. М. Сегодня скончалась от апоплексии Александра Федоровна Каржинская. Очень она была хороший и добрый человек. Завтра хороним ее. Умерла на чужбине, вдали от дочери, внуков, "без вины виноватая". Силы ее давно были надломлены, и давно на ней лежала печать и грусти, и утомления.

Крепко Вас целую. Н.Печкин».

3 февраля. Москва. «Дорогой М. М.! Как живете? Кончились ли у Вас сорокаградусные морозы? Вы спрашиваете меня, что я думаю о Загорске для Вас? Из жизни в провинции я признаю лишь грядку с левкоями. А все грезы о курах, козе и примитивной жизни мне кажутся недоразумением. Вы не знаете этих примитивов. Первобытная жизнь так сложна, что я не понимаю, как могли прародители наградить нас первородным грехом — у них для этого, по-моему, не могло быть времени. Я говорю это с полным знанием дела. Сейчас я именно живу такой жизнью. У нас нет воды, канализации, отопления, электроприборов. Освещение, правда, есть, но всего на несколько часов по вечерам. Чтобы приготовить что-нибудь горячее, надо проявить массу энергии, а главное, потратить массу времени…

Однако вести с фронта так отрадны, что есть надежда на окончание всего дурного.

О Вас же я думаю, что Вам надо сделать все возможное и невозможное, чтобы весной приехать в Москву и устраиваться в ней.

Итак, до скорого свидания. Ольга Павловская».

7 февраля. Стоит лютая зима. Морозы до 40. В комнате у нас, однако, тепло. Кончаю романы Тургенева. Я не брался за них с 1917 года. Тогда я укрылся Тургеневым от тяжелых воспоминаний. Сейчас очень скрасил им мои вечера при маленькой керосиновой лампочке.

Двадцать восьмого был «банкет» в поликлинике. Присутствовало свыше 150 человек. Меня хвалили и премировали дурным серебряным подстаканником.

Из Москвы приехала одна моя докторша и рассказала о ней дурное и хорошее, что не перебило у меня желания вернуться в нее, а пожалуй, даже подхлестнуло его. Когда это может случиться? Хочу думать — в марте. Я умеряю свои порывы и приучаю себя терпеливо ждать. По-прежнему охотно работаю. Только к старости я понял, что значит: «Спешите трудиться — жизнь есть труд». Эта надпись на памятнике доктору Исаеву в Кронштадте казалась мне раньше утрированной.

Слушал недавно «Тоску». Не понравилось. Хорош кардинал. Но Боже мой, как одинаковы приемы сыска, допроса и устрашения во все времена и у всех народов.

Сегодня в поликлинике воскресник. Я подаю пример и иду с лопатой по городу, браво распевая: «Соловей, соловей, пташечка».

10 февраля. Голодно, холодно, довольно безнадежно. Правда, на фронте победы, но это пока не улучшает нашего положения. В еде не хватает хлеба, нет совсем сахара, жиров — даже картофель, и тот ограничен. И готовить еду не на чем. Нашего содержания с Саввичем хватает на четыре литра керосина. Живем каким-то чудом и находчивостью Ани. Она на рынке, что-то продаст, что-то сошьет, как-то обернется. Света нет ни дома, ни на работе…

Хочется к Страстной неделе быть в Москве и церковно провести ее. На работу бы пока не поступал, осмотрелся: Москва — Загорск. Устроился бы в своем углу уже теперь бы до «последнего новоселья» — до домовины.

14 февраля. Вот и дожили до широкой масленицы, а мороз все ниже 20 градусов. Говорят о каком-то новом законе о въезде в Москву. Как он для меня хорош ли плох, не знаю. Одна тревога пока от него. По «картам» выходит дальняя дорога — да вот нужно картам верить.

Угнетает темнота по вечерам. Приходится думать о грехах своих, но времени для этого столько много, что и грехов столько не наберешь. Одно утешение — вечерний самовар. Шумит, бурлит, пахнет угарцем.

Закончил романы Тургенева. Умно, тонко, грустно. Но… слишком много он разъезжал, слишком хотел идти нога в ногу с современностью, а это ему часто не удавалось, и при том он вне «вечных истин». Все это сказалось на нем и звучит, порою, в нем диссонансом.

Взялся опять за Розанова. Надо добывать у букинистов Н.Н.Страхова, все, что найдется его, а главное «Борьба с Западом в нашей литературе», и собрание сочинений Гилярова-Платонова изд. 1899 года в 2-х томах.

17 февраля. Тбилиси. «Получила оба Ваших письма. Спасибо, дорогой далекий друг. Спасибо. Хотелось бы написать многое, что томит и мучает меня, но боюсь затруднить цензуру. Факты же таковы: после долгих поисков работы по химии нанялась в роддоме табельщицей! (Сидеть одиннадцать часов в холоде с тарелкой супа или кашицы и 400 грамм хлеба с минимальной оплатой. Жить более, чем трудно.) Я плачу за комнату 150 руб. Картофель 25 руб. кило, и все в том же стиле. Подожду тепла и, может быть, двинусь еще куда-либо.

Сравнительно здорова. Нервы держу в железных руках. Ни на что не реагирую. Ничто не страшно, не опасно… Только бывает обидно и хочется участия. От Вашего письма пахнуло этим, и я сразу должна была заставить себя "окаменеть" — так легче жить. В Ленинград я не хочу и не мечтаю возвратиться. Ни к чему и не к кому ехать. Хотела бы совершенно иной жизни где-либо под Москвой. Вспоминается Ваша алабинская знакомая игуменья Афанасия с ее книгами и стеганьем одеял. Я хочу нечто подобное теперь устроить… Впрочем, планов я не строю, лишь бы уцелеть теперь.

Я живу, как птица на ветке. Имею кровать в чужой семье, и все. Чемодан пустеет с каждым базаром, хотя ем более, чем скудно. Стараюсь не думать о завтра. Никто из детей не может мне помочь. Да я и не знаю, где они… Фу, как устала писать. Молю силы Высшие помочь мне. Н.Вревская».

21 февраля. «Дорогая Ольга Александровна. На мои стремления в Москву столько льется ушатов холодной воды, что я начинаю думать об их крушении.

Потеплело. Потемнели дороги, прибавился день, и это все радует. Скучны очень вечера без света, пропадает два, три часа, а жизнь и так коротка.

"Примитивная жизнь на лоне природы", конечно, для нас сложна и трудна. Но когда в ней есть "рабыня", как она хороша. В Алабино я прожил 10 лет. Не было воды в доме, первое время не было и электричества, порой, бывало трудно с дровами, а как хороша была жизнь там — жизнь усадебная. Я всегда считал тогда, что живу комфортабельнее москвичей и чище, и уютнее, и вымыт, и ухожен так, как им и не снилось. Повозиться в саду, огороде — это такое удовольствие… И поверьте, что примитив в городе, если он Вас настигнет там, труднее, чем в деревне. Здесь он в природе вещей, а в городе он просто непереносим. Да это Вы сейчас знаете по себе.