Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Насчет места могилы отца — я его не знаю. Лет десять тому назад Евдокия Тарасовна Александрова (жена А.А.Александрова — друга Константина Леонтьева) вместе с М.М.Пришвиным и со мною ходила искать место, где была, думается, могила. Пришвин снял план местонахождения могилы, но верен ли он и сохранился ли он у Пришвина, не знаю.

Сочинения Н.Н.Страхова, как я Вам писала, я послала С.А.Есениной-Толстой. Уж очень я ей многим обязана и хотела ее чем-нибудь отблагодарить.

Крепко жму руку. Т.Розанова».

22 апреля. Таруса. «Дорогой М. МЛ Я не верю в Ваш переезд в Москву и потому отвечаю в Чкалов.

В.В.Розанов собирался продолжать "Литературных изгнанников". Во 2-й том должны были войти К.Н.Леонтьев, в следующий — И.Ф.Романов (РЦЫ), Шперк, Флоренский, В.А.Мордвинова (кажется) и я. Разбирая архив В. В-ча, я наткнулся на переписку, из которой узнал, что в голодные годы он вел переговоры с Леманом, намереваясь издать мои письма. Я был от него тогда оторван расстоянием и фронтом и ничего не подозревал. Сделка не состоялась только потому, что Леман обезденежил, и трудно было издавать. До революции он печатал мои письма, но я запретил.

Страхова у меня ничего нет. По-моему, он очень скучный писатель. Может быть, в свое время и было интересно его читать, но за годы он совершенно выцвел.

Трудно со многим согласиться у Леонтьева. В корне я не согласен с чернотою его мировоззрения, но писатель и мыслитель он блестящий, и трудно оторваться, начав его читать — о чем бы он не писал. Страхов же какой-то тусклый и "не вкусный" при всех его личных достоинствах.

Кладбище, где похоронены В.В. и К.Леонтьев, снесено. Могилы их уравнены с землею. Один человек, знакомый с землемерным де лом, в свое время сделал точный план и переслал его в Пушкинский дом. Не знаю, уцелел ли он. Я хотел взять копию к себе, но это не удалось.

О судьбе писем В. B-ча к Страхову и другим ничего не знаю. Все письма, полученные В. Вчм, сохранились, приведены мною в порядок и сданы в Литературный музей. Я вернул письма не только многим, кто был жив и с кем был знаком. Кроме того, оставил сугубо интимные письма и много лет ломаю голову над тем, как с ними быть. Наша переписка также пока что цела. Цела и еще более интересная с Флоренским. Нужно думать, много писем В. В. попало в архивы, например, ленинградские. Я получил запросы в порядке экспертизы даже из провинции.

Страховский архив несколько лет тому назад был передан государству в Киеве, но сохранились ли письма В. В-ча, узнать мне не удалось, хотя я и писал несколько раз. Возможно, что да, но в архиве тогда еще не разобрались.

Я много труда потратил на поиски писем В. В-ча. Кое-что удалось найти и передать в архивы. Но все-таки не удалось найти таких важных архивов, как И.Ф.Романов (РЦЫ) или Шперк.

С. А.М.Коноплянцевым я встречался в Москве, и у нас приятельские отношения. Человек он очень добропорядочный, милый и хороший, но не глубокий, не яркий и без особых талантов. Он у меня бывал, и видел я его всегда с удовольствием.

Славянофильство обойдено в литературе. Я много им занимался и много читал, но вот на вопрос, что прочитать, ответить затрудняюсь. Все ценное рассеянно по журналам и сборникам. Больше всего сведений о славянофилах рассеянно в "Жизни и Трудах Погодина" — Барсукова. Чтение 20 томов их — одно из приятнейших и покойнейших занятий. Вы и не заметите, как доберетесь до конца и огорчитесь. Это культурно-историческая хроника эпохи, а не только описание Погодина. Автор пишет как летописец, приводя целиком письма и не мудрствуя лукаво о них. Обрывается она чуть ли не на половине жизни Погодина. Если есть в Чкалове, начинайте читать — не пожалеете.

Самый термин "славянофильство" — фикция. 1) Дело вовсе не в славянах. 2) Не в отрицании Запада. 3) Нет никакого единства между, скажем, П.В.Киреевским, Леонтьевым и Василием Васильевичем.

Можно говорить о каком-то основном устремлении духа. Тогда и Гете, и Бах, и Рабле, и Карлейль (вот кого рекомендую Вашему вниманию, если уже Вам не знаком), и многие другие славянофилы, как и Толстой. В то же время славянофильство проповедовал хотя бы тот же Милюков, но он не славянофил, да и сам отказывается от сего титула.

Так я всегда смотрел. К сожалению, в письме не все скажешь о таком сложном вопросе, но надеюсь, поймете. Так называемое славянофильство духовно и умственно — водораздел и только, а в нем все дело.

Кажется, ответил на все существенное в Вашем письме. Несмотря на все трудности жизни, я вполне счастлив. Бытовые условия катастрофически ухудшаются, но я как-то втягиваюсь в них, и они не отражаются на духовном состоянии. Я начинаю думать, что известный цыган, учивший лошадь, был прав. Она сдохла лишь только потому, что не вполне правильно был поставлен опыт. Ведь живу я, не разделил судьбу этой лошади и духовно лучше себя чувствую, чем до войны. Я нашел свое место в жизни. Нужно смириться с неизбежным и свободно принимать лишения, как пост. Тогда они идут на пользу. Без жертв ничего не обходите. Если их принять, то сразу легко становится жить. Я прошел хорошую школу: немецкий ад и бомбежку. Я так и смотрел на них и учился. В результате многому научился и выть, как многие, никогда не буду. Готов к худшему. Мне скажут: "Сытый голодного не разумеет", — но я именно голодаю и разумею свое положение. Пословица ко мне не относится.

Всего доброго. Пишите. С.Цветков».

13 мая. Москва. Двадцать пятого апреля, в чудесный день, светлый, теплый, в день Пасхи, приехали Аня, Марианна и я в Москву. На вокзале радостно и хлопотливо нас встретили Ирина, Вова с женою и два приятеля Ирины. Багаж с нами был очень большой, и его нужно было пронести, минуя контроль. Молодежь занялась этим и успешно выполнила задание.

Уезжали мы из Чкалова хлопотливо. Не было уверенности в том, нужно ли ехать и хорошо ли мы делаем, что едем. Кроме того, мы оставляли в Чкалове Саввича, и это было грустно. Весь день отъезда шел дождь. Дорога до вокзала была длинна и трудна. Лошаденка еле плелась, а нужно было этот путь проделать дважды. На багажной станции темно, мокро, грязно. Все злы, грубы, багаж тяжел, багажа много. Наконец, посадка… Боже мой, что это было! А затем переполненный вагон, густые волны махорочного дыма, масса детей, крик, ругань… А в дороге невозможность достать кипятку и купить за деньги какую-нибудь еду. Лишь меняли на соль и хлеб, яйца, молоко и масло. И вот после четырехдневного томления — перрон московского вокзала… Красивая Ирина, хлопотливость молодежи, дельной и приспособленной к жизни… До дому доехали на грузовике и оплатили его водкою и продуктами… Дом в ужасном виде, но комнаты принаряжены, и главное, Пасха и чудесный день. И казалось, как можно было раздумывать — ехать или не ехать? И хорошо сделали, что приехали. И было ощущение «праздника из праздников и торжества из торжеств».