Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Ну, а потом… начались хождения по мукам. Аню прописали через две недели. Меня не прописали совсем и приказали выехать из Москвы и Московской области. Как-то ночью, часу в двенадцатом, после мирного и тихого вечера, когда мы с Анею собирались уже ложиться спать, нагрянула на нас Милиция с понятыми, составила протокол и забрала меня с собою. В милиции долгий допрос и предложение в 24 часа покинуть Москву и Московскую область. Вернулся домой под утро. Встретила меня Аня, с такою мукою пережившая это событие со мною, что я вновь и вновь почувствовал в ней самого дорогого мне человека на свете.

А через день меня опять забрали в милицию «за нарушение паспортных правил» и продержали там сутки на скамье у дежурного по милиции. Аня за эти/сутки поседела, а Ирина развила невероятную деятельность и, совершенно измученная, добилась моего освобождения с тем, что я немедленно выеду из Москвы. В милицию за мной пришла Аня, ей и выдали меня на поруки, и ведя меня из милиции домой, расплакалась она на улице от перенапряжения, бессонных ночей и, думаю, от обиды. А я, сидя на скамье в милиции, приходил в себя от боли в сжатых челюстях, разжимал их и опять ловил себя на этом.

Сейчас это уже пережито. Мы успокоились. Меня без всяких добавочных наказаний выпускают из Москвы во Владимир-на-Клязьме, который мы выбрали сами. Завтра я туда выезжаю.

Обида. Ноет сердце, и все же опять и опять:

«Переписка, письма — золотая часть литературы. Дай Бог этой форме литературы воскреснуть и в будущем».

В.В.Розанов о переписке с К.Н.Леонтьевым.

20 мая. Москва. «Родной мой! Как грустно, грустно и места себе не нахожу. А пока не услышала твой голос по телефону, и спать не могла совсем. Дождь идет, холодно, поехал ты без пальто… И кому это нужно было, чтобы "ехал", когда не хотелось ехать? Надеюсь, что ненадолго ты там… А впрочем… ничего не известно.

Будь здоров. Аня».

25 мая. Владимир (из дневника). В воскресенье 16 мая, часов в 11 вечера поезд подошел к станции Владимир. Вагон был не освещен, до отказа набит людьми и вещами, и я с трудом пробился к выходу. И вокзал, и город затемнены. Только что прошел хороший весенний дождик. Воздух свеж и душист от распустившихся тополей. По дороге к гостинице гора, и на ней белые стены монастыря…

В общей комнате гостиницы получил койку. Все спят, темно, разделся и лег ощупью. Первый шаг удачен. Есть койка, умывальник, крыша над головой. Самый страшный для меня момент «бездомья» пройден…

А на утро пошел в горздравотдел и сразу получил ряд предложений на работу. Доктор Борисовский, заведующий горздравотделом, познакомившись со мною, так и заявил мне: «Я давно Вас жду. Если бы Вы знали, как мне нужен такой человек, как Вы». И мы сразу стали приятелями. С 19 числа, со среды, работаю главным врачом 2-й Советской больницы на 110 коек терапевтических больных. Это лучшее, что я мог получить здесь. Поселился я в самой больнице и в ней же питаюсь. Это блестящий выход в моем положении. Квартиру в городе и питание получить нельзя. Карточки лишь на хлеб и сахар, причем последний не дают. На рынке цены «военные» и мало ста рублей в день, чтобы быть сытым.

Тяжелое впечатление произвела на меня больница и ее окружение при первом посещении. Помещается больница на тюремном дворе. Высокие кирпичные стены, часовые, арки ворот — словом, все атрибуты этого учреждения. Больница, заваленная дистрофиками, грязна, запущена, с затемненными окнами… И я проворочался ночь, решая, браться мне за нее или не браться. Однако поборол чувство и сейчас лишний раз вижу, как не следует поддаваться первым впечатлениям.

Комната моя помещается в общем коридоре с больничными палатами, но при входе с парадного. В ней самая необходимая мебель, совершенно голые стены и окно с решеткою, из которого виден часовой на вышке. Мне эта скудность обстановки и голые стены в комнате нравятся. Я чувствую себя в ней сосредоточенно и серьезно.

Я сыт, вымыт, на столе у меня горит лампа и лежат две книги из местного музея о Владимиро-Суздальском крае и Успенском соборе. С Москвою говорю по телефону, вечерами брожу по соседнему полю и кладбищу — провожаю солнышко. Соседи у меня значительные, можно сказать, «центральные в жизни» — кладбище, психиатрическая больница и тюрьма. Все это «сочетание» — КВТ — заставляет меня воспринимать мои текущие дни оптимистически, держит меня в приподнятом состоянии. Я радуюсь, и как не радоваться, что я не захоронен на кладбище, не кричу истошным голосом под забором психбольницы и не сижу в тюрьме.

Город мне нравится, и народ крепкий, русский, окающий тоже нравится. Когда бываю в городе, непременно заворачиваю к Успенскому собору, вглядываюсь в него и вспоминаю рисунок собора Володи. Собор в тяжелом состоянии. Текут желоба, частично побиты стекла, но, Боже мой, до чего он хорош. Изумительно хорош! Внутри не был. Доступ туда затруднен…

Итак, не буду роптать и не за что роптать. Ничего плохого пока не получилось. И я не жалею, что оставил Чкалов, — все же Владимир не Чкалов.

26 мая. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна, живы ли Вы? Мои московские мучения закончились Владимиром. Слава Богу, мне здесь все по душе. Здесь начались истоки нашей государственности… Одни купола — полусферами, и греческие кресты Успенского собора делают город родным… Грустно, конечно, быть одному здесь, но и это бывает полезно. Я в хорошем, сосредоточенном настроении и деловом. Напишите… М. М.».

29 мая. Москва. «Дорогой мой! Очень грустно, что сегодня Ирина не сможет выехать к тебе. Ее отправили на завод. Третью ночь я одна сама с собою. Такая тоска, такая скука, что и сказать не могу. Света нет. Читать не могу. Спать не могу. Одолели какие-то мысли, что-то беспокоит неясное и темное. Что делать лето? Неужели сидеть здесь, в вонючем доме? Перестала работать последняя уборная, нет воды, не работает канализация… Ну, ладно. Бывает много хуже. Я за все благодарю Бога.

Сделала перестановку в комнатах, и получилось очень хорошо. Ловлю себя на мысли, что все мои труды понял и оценил бы только ты.

О том, что произошло здесь, не хочу и вспоминать. А что из Чкалова уехали — все-таки неплохо. Не правда ли?.. Не знаю, как ты, а я хочу быть только всем вместе. Ты в жизнь мою вносишь многое, чего не дают мне дети и Володя. А я от всей души хочу, чтобы тебе со мной было тепло и уютно. Как мне удастся это, не знаю, но хочу этого я очень. И старость нам надо проводить вместе и, по возможности, скрасить ее друг другу. Тебе одиноко… а я себя чувствую безумно обиженной и порой плачу от жалости к себе.

Ну, будь здоров. Да хранит тебя Господь. Аня».