Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Всего вам доброго. С.Цветков».

30 апреля. Чкалов. «Дорогой М. М., минул год, как Вы уехали. Как быстро пролетело время, и как мало радости было лично у меня. Но я бесконечно радуюсь, что так хорошо на фронте, и люди свободно вздохнули. А здесь с Вашим отъездом ни одного доклада, ни одного общего собрания врачей, ничего нет. И даже по четвергам кое-кто собирается, но мало — неинтересно, мертво. Многие украинские врачи еще здесь. У них как-то пыл отъездной прошел, вероятно, из-за квартирных условий. Отъезд Харьковского мединститута назначен на июнь — вот уж будет тускло и тоскливо в медмире! Ваша Полина Левенсон».

Тбилиси. «Дорогой М. М., получила Ваше письмо с советом перебраться на север. Университет возвращается летом. Квартира моя будет под угрозой заселения. Ее надо спасти. Нужен вызов, и нужно ехать туда. По дороге в Ленинград мне очень хотелось бы повидать Вас и пожить около Вас хоть недельку, но мечты… Конечно, мечтать не возбраняется, но в суровой действительности лучше не надо.

Под Пасху ветер (ураган). Немыслимо было вырваться в город, а здесь церкви нет. Яйцо 10 рублей. Денег не платят два месяца. Мамалыга как роскошь… Я легла, закрывшись с головою, чтобы не слышать свиста ветра, и все. Н.Вревская».

15 мая (из дневника). Весна зовет, и я иду за нею… И не пишу никому, и не читаю. Как хорошо жить в мае! И когда на днях несли «гроб с музыкой» — я не мог не пожалеть беднягу, лежавшего в нем. Чудак! Умирать в мае! Это во всяком случае безвкусица. Да, должно быть, он и жил безвкусно… А сколько дела! Сколько дела! Опять новые начинания. Ремонт. Достижения красоты… Выживаю кур с больничной усадьбы… Коз выжил… Но чего мне это стоило! Сколько обид и обиженных самолюбий!.. Привожу усадьбу в порядок и иду сам в первой паре с граблями и метлой.

С 10 мая Анюшка с Марианной здесь, но видимся мы только за послеобеденным кофе да за ужином. Живем раздельно: она «на даче» — комната с террасой тут же на больничной усадьбе. Я у себя. У Анюшки большая комната, у террасы старые липы. С террасы вид на Клязьму, зеленые луга и дальние леса… Приготовили большую клумбу под цветы и посадили несколько грядок овощей… Анюшка уверяет, что у нее не было ни одной такой хорошей дачи в прошлом.

4 июня. Загорск. «Дорогой М. М., за недосугом нельзя нам часто друг другу писать, а поэтому как ценишь каждую строчку письма. Второго мая была у сестры Наденьки, и она согрела меня своей любовью. Трудно, бедняжке, ей очень. Комнаты нет. Вещей никаких нет. И я такая больная… И Варя вряд ли жива. Боль и жалость в сердце о ней ужастная.

Была на могиле у Володи. Могила прибрана. Кусты подрезаны. Подметено. Хотелось мне там посидеть, но не могла войти. Подумалось мне, что это Вы были, убрали все, а ко мне не зашли…

Выпишу Вам две заметки из "Амиэля", которые Вам, я знаю, понравятся: "Доброта есть основа такта и уважения к другим — первое условие уменья жить".

И… "Обоюдное уважение включает скромность и сдержанность в самой нежности, заботу соблюсти наибольшую часть свободы тех людей, жизнь которых разделяешь. Надо не доверять своему инстинкту вмешательства, потому что желание преобладания своей воли часто скрывается под видом заботливости". Т.Розанова».

10 июня. Москва. «Дорогой М. M.I Завтра уезжаю в командировку в Киев на месяц, на полтора. Хочу сделать по Киеву серию пейзажей, надеюсь на очень острые впечатления, и поэтому на творческий подъем. После Киева мечтаю приехать к Вам. Владимир в моих творческих планах занимает большое место. Осенью будет выставка "Памятники русского зодчества", и я хочу дать Владимир. Елена Сахновская».

20 июня. Кокошкино. «Уважаемый М. M.I Вы не писали мне месяц, и я стала думать, что причиной явился мой долг Вам. Видите, как я стала болезненно чутка к "нутру" человека, и особенно "мужскому нутру".

Не могу понять, как же Вы находите возможным в такое время, когда отец считает в тягость собственного ребенка, находить силы позаботиться еще о двух сравнительно не близких людях — сестра и внучатая племянница. Не жена, ни дочь! По моим современным выводам — понять не могу.

Закончена огородная кампания на все 100 процентов. Удивляюсь, как мы могли справиться с этим. Это отчаяние придало нам силы. Ведь за три года не было ни грамма масла, ни крупы, только мои 500 грамм хлеба. И вся жизнь была сведена к "хлеб наш насущный даждь нам днесь"… Утешение одно — радости было больше у тех, у кого было больше лишений. А.Крюкова».

23 июня. Тбилиси. «Давно, давно нет писем Ваших. Здоровы ли Вы? Я тоже молчала, потому что был хаос. Теперь же со службы уволили — в связи с пропажей тигля. Возня с юстицией окончилась: уплатила за пропажу, и вернули и часы, цепь и другие вещи. Итого 4 месяца пытки и ожидания кары, хоть и незаслуженной. Будто гвоздь вытащили из головы. Стало свободно и легко. Обещают вызов в течение лета. Пока не служу. Взялась за лечение. Как-то странно думать и делать что-то для себя. Но в Ленинграде предстоит много трудностей, и надо быть здоровой. Нину (дочь) надеюсь вызвать из Бийска, где она работает на огороде, пройдя 500 км пешком и голодная. Вот где незаметные герои тыла! В глубине шевелится надежда на что-то человеческое, наконец. Жадно и внимательно читаю газеты… Пишите, пожалуйста. Я в самом деле беспокоюсь. Ваша Н.Вревская».

4 июля. Муром. «Вы совсем забыли о моем существовании, дорогой М. М.! А за это время сколько печальных и неприятных известий. Умерли ряд наших общих знакомых врачей. Паралич разбил А.Ф.Михайлова. Старик лежит в очень тяжелом состоянии с пролежнями и просит, чтобы его отравили. Действительно, такая болезнь для него — подвижного, энергичного человека — высшая пытка.

За последнее время я очень устал и хочу отдохнуть. Что Вы скажете, если я нагряну к Вам? Напишите, когда мне лучше приехать, чтобы не помешать Вам и побыть с Вами и посмотреть Владимирский собор и Владимирские древности.

Крепко целую Вас. Н. Печкин».

10 июля (из дневника). Весь мой досуг уходит на моих милых дачниц — Анюшку и Марианну. К 60-ти годам мы, наконец, научились с Анею понимать, что каждый из нас «может сморкаться по-своему»… Это долго не давалось нам при всей нашей близости и взаимному тяготению. Наконец, это пришло и сделало нашу совместную жизнь радостной, веселой и легкой. Дачею своею Анюшка довольна, да она и действительно неплоха. Вот только когда я оценил вполне «положение и возможности» главного врача.

24 июля. Идут бодрые, веселые в труде, общении с моими милыми дачницами и сведениями с фронта, недели. Гитлеру скоро конец. Дай Бог дожить до времени, чтобы и имя его забылось.

Работаю много и много сержусь. Хорошо еще, что быстро отхожу. Надоело мне быть «главным врачом». Главное ведь не во «враче», а в хозяйстве — прямом и подсобном. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Обдумываю о переустройстве своей жизни, конечно, пока в рамках Владимира.