Вадим Яловецкий - Хроники старого меломана

Мне было, что сравнивать в каторжной, организованной на вымирание жизни заключённых ГУЛАГа и нынешним существованием сидельцев не самого плохого периода горбачёвского правления. Читая о чудовищных испытаниях и беспределе тех лет, ловил себя на мысли, как хорошо, что не загремел за решётку в то время. Внезапно вспомнил своего деда и его фотографию пятидесятых в форме капитана МВД. Дед воевал в гражданскую в составе конной армии Будённого, служил в НКВД на Украине. В 1938-м был арестован и, к счастью, через полгода реабилитирован за отсутствием состава преступления. В конце войны служил комендантом какого-то немецкого города. Дед сильно сдал после закрытого доклада Хрущёва в феврале 1956-го. Слухи о разоблачении культа личности распространились быстро и обсуждались в партийных ячейках страны. Коммунист со стажем свыше тридцати лет, дед не мог не знать о тех событиях. Он сгорел за полтора года — инфаркт.

Я помню, как меня, испуганного и притихшего, подводили к кушетке, на которой лежал человек с восковым лицом, а рядом — кислородная подушка, как символ приближающейся неотвратимой развязки. Его слабое прикосновение к моей голове и беззвучные слова. Что он мне тогда пытался передать, я никогда не узнаю, как не узнаю, участвовал ли он в репрессиях или нет… Может, я несу тюремный крест не только за свои грехи? Подобные мысли роились в голове, не давая покоя. Я пообещал себе выяснить у тётушки, родной сестры деда, все подробности его непростой биографии. Увы, не успел: в том же году не стало моей любимицы, незабвенной Яловецкой Марии Моисеевны. Судьба уберегла от позора за меня и мать, и бабушку с дядей: все они оставили этот мир незадолго до моего падения. Что это, неужели, промысел Божий?

Через месяц повторилась история четырёхлетней давности: вновь вызов в комнату свиданий, вновь группа настороженных зеков. Затем из отряда принесли наши баулы. Прошло несколько часов бесконечного курения и томительного ожидания, все начали волноваться: что происходит? Во внутренний дворик собралось начальство и что-то обсуждало. Лагерь жил своей жизнью, от решётки предзонника контролёры отгоняли любопытных зеков, никто ничего не мог понять. Когда въехал автозак, стало ясно — этап!

Нас построили. Вышел замполит и скороговоркой выпалил:

— Граждане осуждённые, вас переводят в другую колонию. Просьба соблюдать спокойствие и не препятствовать действиям службы сопровождения во время этапа, — он повернулся к начальнику караула, — командуйте, капитан!

Дальше уже всё знакомо: инструктаж, погрузка, движение в сторону города, а там по ночным улицам к грузовой платформе одного из питерских вокзалов. Бесконечный этап через пол-России, растянулся на неделю. От нечего делать достал тетрадь и стал записывать:

Столыпинский вагон двигался по российским просторам целенаправленно, оставляя позади транзитные тюрьмы, смены караула и долгие стоянки в ожидании попутного состава. Я сразу обратил внимание, что десятка два сидельцев явно выпадали из категории твёрдо вставших на путь исправления. Другими словами, создавалось впечатление, что с форносовсого ИТУ усиленного режима, специально собрали всех нарушителей режима. Балласт, портивший показатели колонии в деле перевоспитания оступившихся граждан.

Дорога, длиной более четырёх тысяч километров, закончилась в городе Рубцовске Алтайского края. На новом месте состоялась процедура знакомства с администрацией. И, первое, что мы узнали о новой колонии, — она «красная». Как и много лет назад доклад начальнику колонии, ответы на вопросы, распределение по отрядам. Несколько особо ретивых заявили отказ от зоны. Этих равнодушно отправили в ШИЗО, такие случаи бывают и не являются чем-то особым. «Гнёт пальцы», значит, считает себя воровской мастью и это личное дело сидельца. Сначала помаринуют смутьяна на «кичмане», затем оказией попадёт на «черную» зону.

Рубцовск, город, исторически сложившийся и получивший развитие во время Великой Отечественной войны на базе предприятий, эвакуированных из европейской части России. Промышленность представлена несколькими крупными объектами, среди которых сталелитейный завод. К нему примыкали четыре колонии: полный спектр режимов, от общего до особого. Наш «усилок», учреждение УБ 14/5, не чета форносовскому «санаторию». Тут традиции, идущие от сталинского ГУЛАГа. И народ особый — сибиряки. Немногословные, основательные и суровые.

Тут я сделаю неожиданное отступление. Спустя четыре года ко мне за барную стойку взгромоздился сильно нетрезвый гражданин. Я обомлел: передо мной, слегка покачиваясь, сидел майор Воронцов — зоновский кум или по-уставному «заместитель начальника по оперативной работе». Опер был сильно нетрезв. Я намекнул посетителю, что, возможно, ему хватит. Майор долго всматривался в меня и чётко произнёс:

— Наливай! — И после пьяной паузы. — Зону топтал?

— Был такой грех.

— Не в Форносово ли? Твоя фамилия — Яблонский? Валера?

— Нет, мама по другому звала.

— Понял, не хочешь говорить — не надо. Наливай! — Привычно скомандовал майор.

После полтинника коньяка, кум продолжал домогаться:

— Точно, Яблонский, я ведь помню…

— Нет, начальник, Яловецкий я. Тот самый, которого администрация выслала к чёрту на куличики. Вспомнили? Я на промке в производственном корпусе дневалил, книги переплетал, на машинке печатал.

— Ну, да, точно. Был такой. Значит, откинулся, сколько же прошло, года четыре или пять? — Затем продолжил. — Этап помню. Спецэтап! Приказом чистили зоны, готовилась реформа. Мусор распихивали по дальнякам. Тебе понятно? Кому нужен такой работяга? Ведь ты-же крутился среди вольняшек, много знал. По телефону болтал, непорядок. Убрали подальше, сам же виноват. Какие обиды?