Вадим Яловецкий - Хроники старого меломана

История, рассказанная соседкой, вообще, не укладывалась в рамки нормального восприятия. С её слов, на чёрном рынке в обмен на драгоценности и ценные вещи можно было раздобыть хлеб, масло, яйца, сахар, водку. Евгения Дмитриевна Бусыгина не раз приносила домой котлетки, вполне съедобные и сладковатые на вкус. Она призналась, что для неё не было секретом происхождение подобных полуфабрикатов — человеческое мясо! Не то, чтобы такая жуть обычное дело, но факты, имевшее место быть в страшные зимние месяцы 1941-го блокадного года.

Раз уж я вновь коснулся родственников, то скажу несколько слов о последнем визите к бабушке и дяде. Я не видел их несколько лет, но незадолго до суда решил навестить и покаяться. Квартиру на проспекте Науки мне почему-то открыла незнакомая женщина. Я объяснил ей, что здесь живут мои родные. Женщина печально посмотрела на меня.

— Умерли они.

— О, Господи, как, почему?!

— А где же ты был внучок и племянничек? Раньше чего не озаботился?

— В командировке, — соврал я, — вот, только приехал.

Женщина подозрительно посмотрела на меня, словно чувствуя, что настоящая «командировка» впереди. Сухо ответила:

— Подробностей не знаю, известно, что дядя разбился на мотоцикле — несчастный случай. Бабушка не выдержала удара, ушла за сыном вскорости…

— А где документы, вещи?

— Всё забрали родственники, — она осторожно закрыла дверь.

Я потрясённый спускался по лестнице, лихорадочно переваривая услышанное. В голове бились крамольные мысли: может, оно и к лучшему, не дожили и избежали позора. За два года до того пришло сообщение о странной смерти матери в больнице одного научно-исследовательского института. Вот ведь, навалилось тогда!

А сейчас я ждал самого важного на тот момент для себя решения местных властей, встретить меня могли только жена и сын, остальные близкие давно лишь взирали с небес. Простите, хочется верить, что свои грехи я искупил шестью годами заключения.

Перед судом начальник отряда сказал:

— Здесь «европейцев» не задерживают. Ты с Ленинграда, туда и вернут. И не потому, что ты такой замечательный, а просто на здешней «химии» можешь набедокурить, а отвечать администрации. Не по нашей ты принадлежности, а так бы с тяжёлой статьёй скорей всего выпихнули на стройки народного хозяйства.

Признаться, я не очень понял капитана, но главное уловил, — отпустят! И, точно, с выездного заседания суда я вышел почти сразу: всё прошло, как по маслу. Но и это ещё не свобода, существовал так называемый прокурорский протест. Если в течение недели администрация не получала бумагу с отводом решения суда, вот тогда точно пакуй вещи!

14 июня 1989-го года на дневной проверке объявили фамилии покидающих зону, затем сбор в клубе, что-то вроде торжественного собрания. Дежурная речь замполита о новой честной жизни, несколько слов самих сидельцев с добрыми пожеланиями остающимся. Через полчаса последний раз прошёл дверь шлюза, шмона не было и кстати, я прятал на себе двадцать пять рублей, на прощание охранники запросто могли поживиться. Группу освобождающихся отвели в административное помещение, уже не сообщающееся с территорией колонии. Здесь располагались бухгалтерия, архив, кабинеты администрации и прочие вспомогательные подразделения огромного многотысячного хозяйства ИТК. Началась рутина оформления документов. Выдали вещи из камеры хранения (в моём случае ручные часы), затем паспорт, справку об освобождении, направление и в последнюю очередь деньги за работу на зоне: двести девяносто один рубль семьдесят шесть копеек. Всё!

Вот он, последний шаг, и я на свободе, за мной закрылась старая деревянная дверь, а не массивные железные ворота, как показывают в кино. Погода — чудо, ослепительное солнце, ни облачка, жарко. Всё цветёт, зеленеет, колосится, радуется! Безграничное счастье, эйфория — шесть лет вместо одиннадцати.

Пока ещё в зековской робе, но без головного убора (передал кому-то из мужиков), со споротой биркой и в тапочках, я шагнул на пыльную дорогу. Первый маршрут в отделение связи. Там я оформил переадресацию корреспонденции. Затем долго разглядывал виниловые альбомы «Чёрного кофе», «Арии» и ещё каких-то новомодных групп. Усмехнулся, в наше время о таких музыкантах не слышали. Пластинки стояли в витрине киоска «Союзпечати» и стали для меня первой заметной вехой начавшихся перемен.

Я перекинул через плечо увесистую сумку. Когда-то, ещё в Форносово, этот баул сшили ребята со швейки за сто граммов чая. Тяжёлой ноша была оттого, что я не хотел расставаться с большой кипой избранных журналов, единственным сохранившимся собственноручно переплетённым конвалютом, письмами, документами. Тот архив и сейчас пылится на антресолях, руки как-то не подымаются выбросить в макулатуру страницы, потерявшие ценность в наши дни. Озираясь в непривычном открывшемся пространстве, я дотащился до троллейбусной остановки.

Когда я залез в маршрутный троллейбус, на меня никто не обратил внимания. Чего тут удивляться — ещё один сиделец откинулся на свободу, обычное дело. Небольшой промышленный городок был буквально окружен зонами для отсидки.

— Вы не подскажите, где у вас магазин одежды? — Обратился я какой-то пожилой женщине.

— Ваши обычно в комиссионный магазин идут. Это на площади. Выйдешь через четыре остановки, там спросишь, сынок. — Женщина словно ждала моего вопроса, привычно осматривая ещё одного заморыша.

В комиссионном я подобрал себе новый прикид. Легко влез в брюки 44 размера (до подсидки был 48-й). Зековскую робу аккуратно свернул и выбросил в первое мусорное ведро. На память из лагерных атрибутов оставил лишь бирку да косяк секции культурно-массовой работы. Теперь нужно добраться до вокзала и оформить билет.

В кассе мне равнодушно сообщили — билетов на поезда дальнего следования на сегодня нет. Я вспомнил о направлении и протянул в окошко. Это меняло дело, выдали плацкарт до Москвы и, заметьте, бесплатно, система пока опекала меня.

А после этого в ресторан. В полупустом вокзальном кабаке я увидел несколько ребят, с которыми покидал колонию. Хлопцы с непривычки уже накачались алкоголем и махали мне рукой, приглашая разделить компанию. Есть сильно хотелось, а вот бухать совсем нет. Я отмахнулся: мол, гуляйте без меня.

Три дня пути пролетели быстро. Я рассматривал бесконечные российские пейзажи, чего-то ел в вагоне-ресторане, автоматически отмечая ошибки шустрого халдея. Изучал лица окружающих. И думал, думал о предстоящей встрече с домочадцами. Незадолго до Москвы достал общую тетрадь, куда записывал стихи и тексты песен. Первые строчки ложились легко: