Анатолий Гордиенко - Минута жизни [2-е изд., доп., 1986]

Жизнь на новом месте была нелёгкая. Воздуха не хватало, земляные стены дышали холодной сыростью. Тело покрывала неприятная испарина. Рубаха, фуфайка и даже шапка стали волглыми и тяжёлыми, впитали в себя неприятный запах сырой земли.

По утрам Николай просыпался от удушья, выползал из ниши, карабкался по шаткой лестнице и раздвигал доски. Земля сыпалась на голову, а он стоял, втягивая прохладный морозный воздух, вцепившись худыми пальцами в тонкие поперечные перекладины.

Иван заболел. Теперь он всё больше сидел на старом пне, принесённом специально для него Григорием Захаровичем. Редкая чёрная бородёнка оттеняла бледную кожу лица, при коптилке запавшие глаза светились угасающими маленькими огоньками.

— Могилу выкопали, — отрывисто выдыхал Иван. — Здесь и похоронят. Вот увидишь…. Не дотянуть нам… без солнца…

В такие минуты Николай жалел, что нет рядом Колесникова. Вот тот бы возразил, пристально, по-особому посмотрел бы в глаза, ударил бы словом в самую душу.

Николай пытался уговаривать, старался рассмешить, но Иван только отмахивался. Завернувшись с головой в старое ватное одеяло, он снова заползал в нишу.

Иногда в полночь за ними приходила Федора Алексеевна, помогала вылезти из ямы, вела в хату. В потёмках они быстро ужинали, пили кипяток и лезли на печку — согреться.

Жёны приходили редко, чтоб не навлечь подозрений.

— Потерпи, Коленька, ещё немного. Чует моё сердце — скоро, — шептала Ульяна.

…В то утро Николай проснулся рано и понял, что его разбудил не холод, не желание глотнуть свежего воздуха, а тихое подрагивание земли. Он лёг на грудь и слушал далёкое гудение, толчки.

Николай растормошил Ивана, они, затаив дыхание, слушали далёкую канонаду. С рассветом к яме пришли Григорий Захарович и Федора Алексеевна… Они сказали, что ночью в Злынку вошли эсэсовцы и начали забирать оставшихся мужчин, угонять скот. Григорий Захарович набросал на доски ещё больше почерневших стеблей кукурузы, а к вечеру они с Федорой Алексеевной перетаскали сюда небольшой стожок и сложили его над ямой.

Ещё вблизи шла стрельба, а Ульяна уже прибежала к яме. С радостным криком разгребала сено и ботву, стягивала доски. Николай вылез первым, и Ульяна бросилась ему на грудь, плача от радости.

— Кончились наши муки, Коленька! Живы мы! Живы! Втроём жить будем. Сыночка вырастим.

Николай стоял, пошатываясь, вдыхал свежий утренний ветерок, смотрел поверх головы Ульяны. Прямо на них летела стайка истребителей.

— Наши, наши, — шептали беззвучно губы.

Ульяна вместе с Федорой топила баньку, носила воду, стирала исподнее.

Григорий Захарович подстриг Николая. Побритый, подстриженный, одетый в чистое, Николай выглядел похудевшим, молодым.

Гимнастёрку надел, к этому дню сберёг.

— Уже, — охнула Ульяна.

— Надо. Должен…

Село будто вымерло. Вдалеке, рядом со станцией, горел элеватор. Где-то за горизонтом ухали пушки.

На базарной площади около двух грязных танков толпились люди. Николай вошёл в толпу, прислушался. Женщины жаловались танкистам на свою горькую жизнь, спрашивали, совсем ли отогнали фашистов.

Странное чувство овладело Николаем. Ему хотелось подойти, обнять кого-то из них, сказать что-то важное, главное.

Он протиснулся вперёд, тронул за руку высокого, черноволосого танкиста.

— Понимаешь-нет, я из 12-й армии. Попали в окружение… Вот… Думал, не дождусь вас.

— Это вон к нему, — перебил его танкист. — Товарищ капитан! — крикнул он. — Ещё один.

Капитан влез на танк, откашлялся в кулак.

— Товарищи! Все приходят завтра в девять ноль-ноль. Вот в этом помещении будет регистрация призывников.

Он показал на дом, где раньше размещалась полицейская управа.

— Всем мужчинам передайте. Должны явиться без промедления…

— С вещами?

— Нет. Пока нет…

Николай вышел из круга. Пошёл к управе. Навстречу ему со двора вышел солдат, держа под уздцы двух низкорослых мохнатых лошадок.

— Эй, слышь! — обратился к нему Николай. — Пойдём ко мне. В гости пойдём.

— Нельзя, служба…

Николай вошёл во двор. Там трое солдат, сняв шинели, разгружали повозки, заносили в сарай тяжёлые ящики. Николай кинулся на помощь.

— Хлопцы, пойдёмте ко мне. Слушай, старшина, пойдём, поговорим.

Длинная шинель, мокрая внизу, хлестала старшину по голенищам сапог. Шли по улице молча.

Вот на столе появилась бутылка самогону, запахло жареным салом. Ульяна, Федора, Григорий Захарович наперебой приглашали гостя.

Старшина долго и молча мыл руки, искоса поглядывая на накрытый стол.

— Ну, со свиданьицем! За ваше здоровье! За освобождение от немца, — чинно сказал Григорий Захарович, преподнося гостю стакан.

Старшина отпил немножко и набросился на еду. От него шёл приторный запах лошадиного пота и медикаментов.

Долго никто не разговаривал — все ели. У Николая стало горячо в груди, и он медленно высасывал холодный острый рассол из красных квашеных помидоров.

— Как там, на фронте? — наконец спросил Николай.

— Вначале туго было, а теперь — лафа, немец на заднице катится. Будто ему скипидаром…

— Я, понимаешь, старшина, в плену был. Из лагеря удрал. Еле выжил. Так мне как теперь? Куда идти? Принимаете таких? — Николай сказал это медленно, тяжело.

— Не знаю, не знаю, — ответил старшина. — Жди, позовут. Разберутся. Ежели вины нет перед Родиной, значит, будешь как все.

— Да какая же вина у него? — закричала Ульяна. — Не пущу я тебя, Коленька, не пущу на войну. Хватит, ты своё отвоевал. На кого дитя своё бросишь? — уже со слезами запричитала она. — Он поболее других горя видал!

— Больше моего вряд ли, бабонька. Я, если б рассказать, так… Пора иттить мне… Ты, парень, не тушуйся — разберутся…

Через два дня Николай и Иван шагали в небольшой колонне в Малую Виску. Впереди на двух подводах везли поклажу, на последней сидела Иванова жена с дочкой.

Позади остались Злынка с маленькими саманными домиками, сгоревший элеватор, взорванные станционные постройки. За селом колонна распалась, пошли вразброд, огибая длинные лужи на разбитой дороге. Снег на полях только сошёл, и земля пахла едва уловимым запахом талого снега, первых испарений, перепревшими стеблями гороха.

Николай вдыхал этот запах и думал о том, что эта чёрная жирная земля, к которой он раньше был равнодушен, стала ему ближе и роднее. Он пристально всматривался в небольшие ручейки, непонятно откуда берущие начало и куда стремящие свой бег, вглядывался в зелёную щетину молодой травки на склоне овражка, мысленно прикасался к желтоватым пушистым котикам на кустах ивняка.

Ульяна шла рядом. Шла, тяжело ступая, но не подавая вида, что устала…

— Тепло идёт от земли… — сказала она.