Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

Да, кресало мне жалко, мне его недавно отковал старый цыган из бродячего табора в обмен на русский револьвер без патронов и немецкий штык с ножнами. Цыган отковал мне нож с фигурной ручкой в виде листьев и бутона, а кресало тоже с загогулинами. Револьвер, штык — дерьмо, а вот вещи сделанные цыганом уже никогда не найдешь! Меня заинтересовало, как цыган из ничего делал прекрасные вещи? Пара половинок кирпича, ямка в земле, кусок рельса, маленький ручной мех и ничего больше, да, еще руки — большие, черные с заскорузлыми пальцами. В первую очередь цыган обслуживал наших баб: рогачи, капельники, совки, кочережки — все для кухни, все для хозяйства. Потом уж тешил наши мальчишеские души. У цыган тоже не было мужиков, воевали. Тоже остались старики, дети и бабы. Я до сих пор в удивлении, как этих бродяг находили письма? Получали и они похоронки. Ни адреса, ни места, а находили. Уже тогда, старый цыган перековывал обломки войны (мечи) на хозтовары (на орала).

На вокзале меня и Федьку Кренделя поймал мент, взял под руки и повел в пикет. Стоял на Невской, среди развалин, такой краснокирпичный особнячок. Сдал он нас дежурному:

— Что, уворовали? — спрашивает тот.

— Нет, но наверняка сперли бы что-то у пассажиров.

— А что ты их забрал? — удивился дежурный.

— Для профилактики майору…

Сидим, шмыгаем носами, хочется курить, хочется есть. Пришел начальник:

— Ну что, попались?

— Нет, привел постовой для профилактики…

— Ну давай…

Первый пошел Крендель. Жду, что-то будет. Сколько прошло времени, не знаю. Открывается дверь, холеные белые руки, пухленькие с лаком на ногтях, за шиворот вытаскивают Кренделя, дежурный подхватывает и выбрасывает его на двор, как мешок с дерьмом. У меня сердце подкатывается к горлу, слабеют ноги, не знаю что произошло, но что-то страшное. Толчком меня забрасывают в кабинет, ловит на ходу начальник.

— У, сволочь вшивая, я научу вас как свободу любить, гниденыши!

Хватает меня за шею, сдавливает пальцами и засовывает голову в топку печки и придавливает дверцу коленом. Кричать нельзя, зола лезет в рот, дышать нечем. А начальник, спустив с меня штаны, срывает шкуру с моей тощей задницы смоленой веревкой. Когда я потерял сознание и упал, меня выбросили на улицу, как грязную тряпку. Эх вы, блюстители, за что? У меня на всю оставшуюся жизнь ненависть к милиции. А Федьку вскорости разорвало в клочья, я хорошо помню, у нас еще задницы не зажили, как его забило. Привезли его на подводе, на куске брезента прикрытого мешковиной. Кто-то поднял край мешка, и я увидел лицо Федьки, затылка не было. Похоронили, сложив куски в ящик.

Долго нет писем от родных с фронта. Наконец приходит письмо из Астрахани от тети Аси, Дедя Яша убит под Курском. От дяди Шуры тоже нет писем, как взяли, так нет ни одного письма. Бабаня молча беззвучно плачет, а Мама и тетя Маруся обнявшись, голосят навзрыд. Мы, глядя на взрослых, шмыгаем носами, а плакать совсем не хочется. От Папиных родных тоже нет известий. У дяди Васи на фронте четверо: Гора, Паша, Бася и Миша — мои двоюродные братья, но они старше меня. С войны вернется только Михаил. Дядя Шура тоже придет домой из плена, о более дальних родных я не помню, война многих из наших уложила в землю. И даже война не примирила Астраханских Ивлиевых и Николаевых, а в чем была неприязнь — я не знаю. Не роднились и не любили друг друга. Знать друг о друге не хотели. Так и ездили в гости, Папа к своим, а Мама к своим, а нас брали и к тем и к другим — вот такие пироги, и все с мухами, да с шерстью! Прямо Шекспировские страсти!

Дядя Яша приезжал к нам перед самой войной на своем пароходе, он был капитаном на каком-то техническом судне. Его бы не взяли на фронт, речники были на броне, но перед войной тетя Ася заставила дядю Яшу сменить профессию, ей надоели его постоянные командировки, сменил, а тут война, его и забрали снайпером. Был он отличным стрелком да видно и стрелка своя пуля нашла. Так вот дядя Яша приплыл из Астрахани в Сталинград, и пока судно стояло, он забежал к нам. Бабаня кормила его пельменями, а я смотрел, как он ел. Бабушка и Яков были так похожи, что поменяй они одежду и не скажешь который из них он, и который она! Мы с бабушкой вышли к Дому Голдобина и стояли на крутизне, Бабаня махала платком, я махал рукой, а дядя Яша отвечал нам пароходной сиреной, потом он развернулся и побежал вниз на Астрахань. Мы были в гостях у дяди Яши перед самой войной, я в школу еще не ходил, значит, это был 1939-й год, в памяти ничего не осталось. Помню, во дворе была поленница дров, и я играл в прятки с Ниной и Левой и прятался в этой поленнице. Тетя Ася работала врачом и курила. Ее руки пахли табаком и лекарствами, запах довольно противный. У моего Папы руки тоже воняли табаком, но не так противно. Лева водил меня к собору — красивому, белокаменному и я полюбил этот собор на всю жизнь. Ходил с Левой на причал, где стоял пароход его Папы. Дядя Яша разрешил нам лазить в машинное отделение и в рубку, и даже покрутить штурвал, больше память ничего не сохранила. Дядя Шура пришел из плена в 1946-м. Был в Норвегии на камнеломне в горах. Дядя Шура рассказывал: поставили их батарею против моста, ждали немецкие танки, а у пушек только картечные снаряды, ни одного бронебойного. Танки пошли, батарея пехоту от танков отсекла, а танки их пушки гусеницами подавили и расчеты тоже. В общем, очнулся уже в госпитале. Немцы его вылечили и увезли в Германию, там он работал в какой-то усадьбе батраком. Хозяин к ним относился неплохо. Команда батраков состояла из майора-политработника, дяди Шуры, старшего лейтенанта — командира батареи и шести рядовых. Политрук начал партизанскую войну в тылу врага. Натолок стекла и всыпал в корм свиньям, а хозяйская горничная увидела и доложила хозяину. Команду увезли в лагерь, а майора отдельно. Этих семерых отправили на каторжные работы в Норвегию в камнеломни. Там дядя Шура и пробыл до января 1946-го года, после нового года немецкую охрану заменили на норвежскую, лагерь расформировали и каторжан перевезли в Данию — на поправку здоровья, а потом в СССР. Пройдя проверку дяде Шуре восстановили звание и отправили дослуживать на Дальний Восток, а вот тут пошла непонятка. Старшего лейтенанта-артиллериста назначают комендантом лагеря военнопленных японцев. Почему и зачем? Ну, комендант однажды набил морду наглому японскому офицеру и получил два года лагерей (условно) и демобилизацию домой к семье к тете Лизе и сыну Юрию. Мы тезки с братом, Юрка моложе меня на три года. Летом 1956-го нас разыскал Михаил Ивлиев, тогда майор-радиотехник. Служил на полигоне Кап-Яр. Он и рассказал о моих братьях. Павел и Василий погибли. Георгий воевал в ДБА, из рейда на Германию не вернулся. В 46-м один из экипажа вернулся и рассказал Василию Филипповичу о гибели Георгия. Их сбили над территорией Германии. Весь экипаж смог покинуть бомбардировщик и их всех взяли в плен. После неудачной попытки побега их экипаж разбросали по разным лагерям. Последний раз он видел Георгия, когда его выносили после допроса, Георгий был окровавленный и без сознания. После этого рассказа дядю Васю разбил паралич, и он вскоре умер. Дочери дяди Васи повыходили замуж и разбежались кто куда, я ничего о них не знаю. Шурка замужем за генералом, Зинка майор-медик, замужем за хирургом, Анка в простолюдинах. В период моего жительства в Астрахани я навел справки о сестрах и все, знаться они со мной не пожелали, даже простолюдинка Анка и та воротила нос от простолюдина двоюродного брата Юрки, как от дворового холопа.