Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

Вспомнилось вот что. Была уже поздняя осень, деревья облетели и стояли голые. Небо пасмурное, но без дождя, холодный ветер. Нас двоих сбросили с товарняка на каком-то разъезде. Где? Сейчас трудно вспомнить, много их было этих разъездов за мою бродячую жизнь. В километре от ж./д., была речка или озеро, лес. По опушке леса, по берегу шли огороды, уже убранные. Как всегда хотелось есть, в село идти почему-то побоялись. Сперли лопату с пожарного щита на полустанке, и пошли по копаным огородам. Через час набрали картофельной мелочи. Запалили костерок, заварили в жестянке картошку. Все наше богатство было в заплечных сумках из мешковины. У меня там лежали: источенный нож, кресало, фляжка и как-то случайно завалялась обойма немецких патронов. Несмело подошли несколько местных ребят. Слово за слово разговорили беседу. Они жадно поглядывали на патроны:

— Что, нравится?

— Ага, дай подержать!

— Могу подарить, если принесете что-либо пожрать…

Они мигом исчезли и быстро вернулись. Принесли сало соленое, кусок вареного мяса и пол каравая хлеба и еще что-то из растительного. Мы с приятелем переглянулись, я вынул один патрон из обоймы и протянул владельцу сала. Он взял, подержал и со вздохом вернул:

— Мало…

— Что? Мало? Да сало сожрешь и забудешь, а патрон останется, его не съешь, сколько на него не гляди его не убудет!

— Ладно, если отдашь все патроны принесу еще колбасы и чеснока, идет?

— Идет! — Так и разменялись, патроны на полторы кружалки колбасы домашнего копчения.

Сидим сытые, захотелось спать, но мой напарник говорит мне:

— Они ведь жратву у маманек сперли. Сейчас тетки хватятся, достанется и мальцам, да и нас наверняка поколотят и жратву отберут. Давай сдергиваться отсюда…

Я подумал, подумал и тоже решил — надо дергать. Поделили продукты, уложили в сумки и двинули на полустанок. Ночью уехали в полувагоне, холодно, но сытым — не так страшен холод! Какое счастье быть сытым и как это было редко в те годы!

Итак, мы уезжаем из города. Мама встретила Николая Трофимовича Гринина, и он забирает Маму к себе на работу. Он заврайземотделом в Гуссенбахе. Немцев выселили еще в 41-ом, заселили беженцами. Домов пустых много, т. к. по мере освобождения от оккупации, беженцы возвращаются в родные края, а тут бросают все и немецкое и свое. Я, собственно жил один, самостоятельно с 42-го, но в зиму с 43-го на 44-й пришел домой. Голодно, холодно и от дома я уже отвык, в домашнюю жизнь не могу войти. Тут еще школа, уроки такая тягомотина, но все же перешел 4-й класс, хотя и с трудом. В ту разруху было послабление к таким, как я, и я почти совсем не учился, все больше на улице, да в бегах. Итак, едем. Поездом до Петрова Вала, пересадка и вот станция Медведица. Мама пытается дозвониться до РайЗо, но не получилось. Идем пешком до Добринки, а оттуда на попутной подводе и до места. Я Гринина не помню, малость припоминаю его сыновей, играл когда-то с ними на улице. Мама говорит, что его дети и жена погибли при эвакуации из Сталинграда. Немцы потопили пароход, на котором они плыли и все там погибли. У Гринина молодая жена, красивая. Николай Трофимович носит на лбу усы, когда я ему говорю об этом, он смеется и треплет меня по голове, он дядька добрый, а вот его Тетя Аля злая. Как-то я пришел к ним, а тетя Аля как раз пеленала Колю и он, лежа на спине, пустил фонтанчик. Тетя Аля засмеялась, а я ей сказал, что у ихнего Коли ноги кривые. После этого она меня невзлюбила, а я ее. Мне пришлось идти в школу и хотя бы изредка посещать свой «родненький» класс. Перевод в 5-й класс мне удался. Как? Я и сам не знаю, в общем, мне понаставили «туберкулезных» троек и перевели, чтобы не портить статистику. По теплу ушел на волю. Слонялся по развалинам Сталинграда, не единожды попадал в Приемник-Распределитель, направлялся как беспризорник в Детские Дома, но убегал. Хреново там было. Старшие воспитанники измывались над младшими и над новичками. Жестоко били воспитатели за малейшую провинность. Вот так-то. При задержании врал, что Папа погиб на фронте, Маму убило при бомбежке. Я круглый сирота. Но я знал, где мой дом и всегда мог туда вернуться. Ездил поездами до Грязей от Камышина, но только один или два раза. Часто мотался до Елани, там были хорошие базары. Воля! Воля! В 1946-м вернулся отец, и моя жизнь как-то и кое-как была заключена в рамки, но и тогда я еще продолжал свои путешествия. С первой четверти меня исключили из школы за хулиганство. В Гуссенбахе или в Сталинграде… не помню. Не помню, пропустил ли я один год или два учебных. Через несколько лет с этими 4-мя классами я и попал в Ремесленное Училище №5 в г. Дубовка, Сталинградской области. Дубовка мне знакома, я оттуда из детдома сбегал. Было еще два или три детдома, до которых я не доезжал, уходил от сопровождающих. Большинство беспризорников с удовольствием ехали в детдома, таких как я было мало и сопровождающие нас не особенно бдительно охраняли, поэтому заслуги от побега было мало, но самомнение возвышало меня над самим собой — герой! В РУ №5 я закончил 5-й и 6-й классы вечерней школы. В училище поощрялись любые внеклассные занятия и нас отпускали вечерами в школу. Нам нужна была свобода и зачастую вместо школы мы оказывались в совершенно других местах. Все же справку об окончании 6-го класса я получил! В училище я получил кое-какие знания по физике, математике, черчению, металлургии, но главное за что я благодарен училищу, это за слесарное дело. Я всю жизнь слесарничал для души, возился с ржавый железом, возился для себя, давая вторую жизнь бросовым вещам, реставрировал антиквариат для знакомых коллекционеров. Железо моя любовь до конца жизни.

Но я перескочил во времени. Война еще не закончилась, и я живу в Гуссенбахе. Подружился с Витькой Гайдаем и Рудиком Воском, оба евреи беженцы с Украины. Я тянулся к ребятам сильным, но они не шли на тесный контакт, а со слабаками мне было не интересно и я сам сторонился их. Витька, Рудька и я были равны, и никто из нашей троицы не мог одолеть другого. Устроили себе логово на чердаке брошенного дома, нам нужен был флаг, чтобы его поднимать над нашей резиденцией, а для этого нужна черная материя, но где ее взять? Однажды я шел и увидел во дворе на веревке сохнувшее белье, и среди прочего там висела черная юбка. Я перемахнул через низенький заборчик, снял юбку и задами ушел на другую улицу. И только потом понял, что снял с веревки юбку тети Али, дяди Колиной жены. И тут же в груди вспыхнул огонь удовлетворенной мести за ее нелюбовь ко мне. Юбку мы распороли и нашили из белой тряпки череп с костями. Так у нас появился «Веселый Роджер». Мы его поднимали над нашим логовом, когда были там. Домов брошенных было много, там я пристрастился к книгам, на чердаках пачками лежали подшивки газет, журналов, стопками лежали книги и практически все они были дореволюционного издания и на немецком языке, но были и Русские книги. Такие мы отбирали и тащили в свое логово. Обходя дома, мы обустроили свое логово. Сплели веревочную лестницу и, не зная как ее опустить с земли, проникнуть к нам было невозможно, и мы были уверены в своей безопасности. Но однажды мы нашли наше логово разграбленным. Исчезло все: матрасы, подушки, одеяла, книги, табак, маленький запас еды. Кто-то из взрослых подглядел и грабанул ребятню, выждав удобный момент. Исчез и наш пиратский флаг. Под балкой лежал мой «Вальтер» и кинжал. Их не нашли. Две обоймы патронов 6,5 калибра, я их жалел и не стрелял, берег не знаю зачем. Когда я ушел в очередные бега, свое оружие я оставил там и забыл про них. Может быть, они лежат там и сейчас?