Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

Война закончилась как-то незаметно. В марте встречали Папу. Приехал в классном зеленом вагона, а уезжал в красном товарном, как звали их тогда — «телятнике». Из вагона выходит огромный военный в шинели с пистолетом на боку, в серых валенках с двумя чемоданами в руках и вещмешком за плечами. А на перроне белый снег, на крыше вагона белый снег и весь город накрыло белым снегом. Белый снег и серый военный, мой Папа, а я его не узнаю. Он был не такой, тогда, при прощании в сентябре 41-го. Пять лет войны… Военный бросает чемоданы и обнимает одной рукой меня, другой Маму. Я дичусь, а по опыту поглядываю на оставленные чемоданы. Мама радостная, красивая, веселая. Пришли домой. На столе бутылка «Горного Дубняка», американская тушенка в квадратных банках, сыр в круглых, галеты. Я сыт. Вылез из-за стола. В сенцах я залез в карманы шинели, а там кроме зажигалки нет ничего, а курить так зверски хочется. Вернулся за стол и незаметно из-под руки Отца увел одну папироску. Стою у крыльца и курю «Северную Пальмиру». Незаметно подошел Отец и положил мне руку на плечо: «Куришь? Не прячься, я знаю, что ты куришь и папиросы без спроса — на бери, захочешь курить, спроси, я дам…» Мне и стыдно и радостно, вот какой у меня хороший Папа!

У Отца на шинели полевые погоны, Отец говорит, что идти в город нельзя, заберут в комендатуру, а какая тут комендатура-то в селе? Но Папа соблюдает дисциплину — снимает погоны с гимнастерки и цепляет на шинель. Снимает с ремня пистолет, кладет под подушку и уходит с Мамой в город с пустой кобурой. Я беру пистолет и в сарае расстреливаю две обоймы в стену, нарисовав на ней мишень. Мою стрельбу прервал сосед, и я не успел зарядить расстрелянные обоймы. Отец мог бы и не заметить, патронов было много. Естественно соседи Отцу доложили, и он мне устроил основательную порку. Это было последнее рукоприкладство, больше он никогда меня не бил. Через два года я ушел уже в самостоятельную жизнь, полностью оторванную от дома. Что тут поделаешь? Я уже был вполне сформировавшийся бродяга. Отпуск закончился, и Папа возвращается в часть. Мама едет с ним в Бобруйск в запасной офицерский полк, оттуда Папа и демобилизовался. Мама рассказывала потом, что ее удивили военные в соседнем лагере. Они были все в иностранной форме и у них были квадратные фуражки. Папа объяснил ей, что это расформировывается Польская дивизия, но почему она не в Польше? На что Папа ей ответил: а потому, что Польские дивизии состояли из Русских солдат с «польскими» фамилиями. Что им делать в Польше, если они не знают польского языка? Политика. Как-то Папа позвал меня, и мы пошли в степь, он взял с собой чехол от армейской фляжки, полный пистолетных патронов к ТТ. Пистолет Папа сдал в части при демобилизации, а патроны остались. Мы погуляли, посидели на насыпи недостроенной железной дороги Милерово-Саратов. Эту дорогу строили вредители и их всех расстреляли еще до войны, только вот насыпь и осталась. Погуляли — пора и домой. Папа нашел сусликовую норку, уходящую вертикально вниз, открыл чехол и тяжелой струей высылал патроны в эту норку. У меня перехватило дыхание.

— Зачем? Дай мне! — свистящим шепотом попросил я у Отца.

Отец засмеялся:

— Это больше не нужно никому. И тебе в первую очередь… — Он протянул мне пустой чехол. -Возьми на память.

Я с гневом отшвырнул чехол, обида и жалость к самому себе выжигала мое нутро! Обида прошла быстро, а вот понимание действия Отца пришло много позже.

Пашка Винников принес гранату РГД и говорит:

— Вот бросал, бросал, а она не рвется…

Я взял гранату, взвел, спустил. Взвод, пружина, ударник все вроде бы в порядке. Открутил ручку, подул, потряс и говорю:

— Давай запал.

— Какой запал? — Пашка озадачен.

— Обыкновенный запал.

— Я не знаю никакого запала, у меня ничего больше нет.

Ну что с него взять? Тыловик. Просидел всю войну в эвакуации, гранату спер у бойцов, а пользоваться не умеет.

— Ладно, — говорю ему. — У меня есть запал. Пойдем куда-нибудь на речку подальше, где нет больших, а то отберут, да еще и отвалят пиндюрей. Вот там и глушанем рыбки, а так что рвать бестолку, только шум. Договорились?

— Договорились, только граната моя и рыба моя, сколько захочу, столько себе и оставлю!

Я было психанул:

— Я и без твоей, гранаты наглушу рыбы одними запалами, а ты своей гранатой толки картошку, понял?

Пашка сопит носом, соображает, что выгоднее, наконец, говорит:

— Ладно, рыбу пополам…

— И не пополам, а на четверых!

— Это на каких четверых?

— Это я, это Рудик, это Витек и ты, ясно?

— Ясно, Витька ладно еще, а вот жиденка не надо! — ну тут уж я знаю, кто жид, а кто нет. Жидее тебя-то, Пашка, во всем свете нет. Посеришь и смотришь, не положил ли чего лишнего, нельзя ли что-то обратно взять.

Тяжко вдохнув, Пашка соглашается с моими условиями. Спустя пару дней мы вчетвером отправляемся на Медведицу. Идти с километр поселком, он считается городом Линево, но его по-старому зовут Гуссенбах. Потом через лес километра 3—4. Места красивые. Лес, озеро. На озере стоит мельница из красного кирпича в виде старинного замка — стены отражаются в озере, а зеркало обрамлено белыми лилиями.

— Тут что ли глушанем? — спрашиваю я.

— Нет, что ты, — испугались мои спутники, — тут нам бошки поотрывают, идем дальше, мы знаем омут на реке, там сомы лежат здоровые, могут и человека заглотать!

Ну что ж, идем дальше. Лесные запахи, птичий гомон, солнце сквозь ветки бросает на тропинку «зайчики». Тропинка выводит нас на берег реки. Берег низкий травяной, а тот берег обрывистый, весь в норках береговых стрижей. В воздухе над рекой их стремительный полет — черные молнии. Идем вдоль берега, мои спутники местные, знают. Ведут меня заветной яме, где водятся сомы. Выходим на маленькую вогнутую излучину с прибрежной полянкой, обрывчик метра полтора. У обрыва медленно заворачиваясь, крутится черно-зеленая вода, неровным кругом, складками уходя в глубину и выходя из глубины. Глядя на это медленное движение воды становится жутко, но оно завораживает и притягивает к себе. Чем больше смотришь в эту жуть, тем больше хочется нырнуть в эту черную круговерть. Пашка шепотом говорит мне:

— Ты в омут не смотри, а то водяной тебя затянет к себе…

Меня передернуло, и я тоже шепотом спрашиваю:

— Ты-то откуда знаешь, что в гостях у него бывал?

— Не-а, мне бабка рассказывала, а она все знает.

— Давай гранату.

Пашка медлит, спустя минуту, со вздохом достает РГД. Он один из нас пришел с заплечным мешком, а мы взяли удочки и по и паре куканов. Пришли налегке — не наглушим, так с удочками посидим.

— Ребята, — говорю я, — надо бы лодку, кто полезет за рыбой в омут без лодки?