Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

У приятеля есть лодка и… малая сестренка. Собрались как-то покататься на лодке. Сестренку бросить дома одну нельзя, ну и взяли с собой. Я на веслах, а приятель на корме с рулевым веслом. Я еще не умею работать двумя веслами и управлять лодкой. Раньше я сидел только в паре на одном весле и выполнял команды: греби, табань, суши. Я сказал об этом приятелю, а он мне — учись, пригодится. Поднялись вверх до «Первого» и тихонько сплываем вниз. Прошли дом Голдобина, идем тихонько к пристаням и тут нашу лодку подхватило струей и понесло. Димка орет на меня, чтобы я выгребал, а я, не понимая всей трагедии нашего положения, на Димкины матюки стал еще и выкобениваться. Лодку развернуло и бросило под носовую часть дебаркадера. Димка, упершись спиной в подкосы палубы, держал лодку изо всех сил. Что-то толкнуло и мое сознание, я встал, и тоже упершись спиной, стал помогать приятелю. Он уже терял силы и, глядя в лицо матроса, который перевесившись, смотрел на нас с ужасом, выдохнул:

— Возьми девчонку…

Матрос протянул руки и рывком выбросил Ленку на палубу.

— Ребята, а вы?

— А нам капут, — Димка кивнул мне головой, и я понял его.

Медленно, по сантиметру перебирая ногами, стали уводить лодку из-под дебаркадера и нам это удалось! Выведя лодку, мы встали у сходней и обессиленные упали на дно. К нам подошли матросы:

— Ну ребята, ну молодцы! Взрослым такое редко удается!

И в их голосах слышалось подлинное восхищение и уважение нами. Они дали нам закурить, пожали руки как настоящим мужикам и сказали на прощание:

— Вы сегодня родились снова!

Я потом понял, что должно было случиться. Лодку затащило бы под дебаркадер, разбило бы в щепу, а нас нашли бы дня через 3—4, если бы не затащило под плоты, а напор воды был, конечно, слабым, если наших мальчишеских сил хватило вывести лодку.

По радио услышал, что в Смоленской области, в деревне, где родился автор знаменитой песни «Катюша» открыли музей этой песне, а на берегу речки поставили памятник. Вот и вспомнилось. Война окончилась, домой возвращались солдаты. Улицы, базары заполнились гимнастерками с орденами. И на ночных улицах слышалось звяк-звяк-звяк — слышался перезвон медалей в такт шагам. Редко, среди этой героической массы мелькали сероватые личности, старающиеся быть незаметными. Это были бывшие пленные из немецких лагерей. Появились ярко накрашенные девицы в пестрых одеждах, они наоборот выделялись среди наших сереньких и незаметных девушек, как бы пришибленных войной. Репатриантки коснулись западной жизни. «Предатели Родины» ведут себя вызывающе нагло, как завоеватели. Для нас детворы это было непонятно и мы, как могли, гадили этим «немкам»! Кидали горящие окурки в раструбы модных тогда ботиков, которые мы так и звали — «плевательницы». На спину вешали на ниточках с крючками дохлых мышей, презервативы и прочую гадость, но чаще злыми мальчишескими голосами пели «Катюшу»:

Я не помню всей этой песни, перефразированной из всем известной, она была злой и похабной, как тогда говорили. Интересно, есть ли в том музее вариант этой перефразировки? Жаль, если нет, а надо бы, ведь это тоже глоток нашего времени, того без которого не полна будет атмосфера послевоенного быта.

РУ №5. Убегаем по выходным в степь. Под Ерзовкой от грейдера до Волги ровная как стол степная равнина. Вот по этому полю лежали скелеты в три ряда в шахматном порядке. Видно, как кое-кто успел отрыть ячейку, кто-то только начал копать, а кого-то сразу уложило. Мы насчитали триста с гаком черепов. Была ранняя весна 1949-го. Земля голая, серая, только белые скелеты на ней, да сгоревший Т-60. Мертвый танк сопровождает атаку мертвой цепи солдат. На голых мослах обрывки истлевших обмоток, рваные остатки обмундирования, дырявые каски, искореженные винтовки. Видимо, все годное к употреблению уже собрано. Наверное, тогда, осенью 1942-го их подняли в атаку, прямо на пулеметы — метрах в двухстах пулеметные гнезда. Стреляных гильз в гнездах по колено. Да потом пошел снег, убитых прикрыло. Война ушла, а они остались. Потом осенью по полю пустили трактор и тракторист запахал останки этих бойцов. В 1978-м году я с Сашей на его «Колхиде» проехал по этому полю. Кукурузу убрали и среди пеньков стеблей лежали обломки костей. Я рассказал Саше историю этого поля. Неужели нельзя было сельсовету организовать сбор и захоронение останков? Проще под плуг? Я поднял затвор от трехлинейки, вздохнул и бросил его в пахоту. Немцы своих убитых хоронили каждого в отдельной яме. И только когда их стремительно гнали, они бросали своих погибших. А нашим было все равно — и отступая и наступая, куда бросать тела своих товарищей.

Убегаем каждую субботу в ночь на выходной. Кое-где еще по балкам валяется техника. Ищем авиационные моторы. Нас интересуют клапана. Выхлопные клапана пустотелые и в них заложен натрий. Сталь закаленная и стержень клапана легко обломать. Оттуда уже можно извлечь натрий. Если на крошку натрия плюнуть, то он от влаги загорается и можно прикурить или разжечь костер. Иногда мы клапаны взрываем, бросаем в лужу и тело клапана заполняется водой. Он булькает, булькает, а потом и грохает, иногда два или три раза, только надо дальше отходить, иначе можно прожечь одежду. Был в училище воспитатель-военрук, фронтовой летчик демобилизованный. Стоим возле лужи и смотрим, как мечутся и горят крошки натрия по воде. Подходит военрук — что это такое? Объясняем — натрий из выхлопных клапанов авиационных двигателей, смотрит непонимающими глазами, видно не знает. Решаем на практике просветить. Бросаем головку клапана в воду, а сами отходим. Озабочены мы лишь тем отойдет ли военрук от лужи или нет? Нет, стоит и с любопытством смотрит, как из воды вместе с бульками выскакивают крошки натрия и загораются, мечась по водному полю. Но вот клапан грохнул, обдав военрука мутной и грязной водой. Летчик поворачивается, чтобы уйти, а клапан стреляет второй раз. «Летчик» бежал, а клапан ему вдогонку и третий раз громыхнул. Наш воспитатель уходит под улюлюканье и хохот своих воспитанников. Жестокие и бессердечные мы были. Неведомо было нам о фронтовой ускоренной подготовке всех и всея. Не нужно было знать летному составу основательные знания по двигателям внутреннего сгорания, зато мы «знали» их хорошо! А его пальто, перешитое из армейской шинели, прожжено в нескольких местах. Проучили незнайку, теперь будет знать авиадвигатель.

Обычно мы ходили оравой в 15—20 человек. И вот эта шайка с утра до вечера стаскивает в одну кучу все, что взрывается. Потом садимся, между ног втыкается в землю русский штык. Рядом каска и куча патронов, этого хватало и россыпью, и в цинках, и в лентах. Берешь патрон, вставляешь пулю в дульную втулку штыка и легким нажимом рук выламываешь пулю, а порох ссыпаешь в каску. Таким образом, наша банда собирает неплохой урожай пороха. Снаряды, мины минометные, мины противотанковые и просто толовые шашки сложены в огромную кучу и эта куча переложена горючими материалами от кизяка до обломков снарядных ящиков. В эту кучу и высыпается порох. Из пороха отсылается дорожка на несколько метров. И вот наступает самый торжественный момент в нашем дневном труде. Мы поджигаем дорожку. Огонек горящего пороха бежит в одну сторону, а мы убегаем в другую — в ближайшую балку. Теперь можно передохнуть и покурить, спокойно ждать взрыва, и он приходит, этот долгожданный взрыв. Взрыв «колоссальный», как мы его называем. Таким образом мы однажды взорвали танк. Он стоял без гусениц, но не горелый, на нем хорошо сохранилась краска. Ну его и загрузили взрывчатыми предметами. Нам попались и выстрелы от пушек, мы конечно порох изъяли, это была большая удача. Порох был пластинами — круглые по диаметру гильзы с дыркой в центре. Порох немецкий, наверное. Наш, так он желтыми макаронинами и если поджечь такую трубочку, то он, сгорая, еще и летает со свистом. В общем, танк мы взорвали. Разлетелся вовсе стороны белого света, куда катки, куда куски брони.